Первый кризис в отношениях между парламентом и премьер-министром произошел в мае 1941 года, после неудач в Греции. Для Черчилля ситуация осложнялась тем, что среди критикующих оказался его старый коллега по Первой мировой войне, бывший премьер-министр Великобритании Дэвид Ллойд Джордж. Увидев Уэльского колдуна[514] среди оппозиции, Черчилль не растерялся. Он тут же заклеймил Ллойд Джорджа вторым Петеном[515], а членам палаты сказал следующее:
«Когда я смотрю назад на те трудности, через которые мы прошли, на те гигантские волны, которые миновал наш отважный корабль, когда я вспоминаю все ошибки и вспоминаю все, что было сделано правильно, я уверен, нам не следует бояться бури. Пусть она ревет, пусть она бушует. Мы все равно прорвемся через нее»[516].
На последовавшем голосовании недоверие правительству выразили три депутата, 447 проголосовали «за». Гарольд Никольсон вспоминал, что, когда Черчилль вышел из зала палаты общин в вестибюль, депутаты «совершенно спонтанно начали приветствовать его. Уинстон выглядел очень довольным. Члены парламента испытывали пораженческие настроения, но он смог их вдохновить. Вчера палата общин напоминала курятник с мокрыми курицами, сегодня там были лишь одни петухи-задиры»[517].
Следующий раз отношения между Черчиллем и Вестминстером обострились в январе 1942 года. Депутаты были возмущены успехами японцев в Тихом океане, а также потерей двух самых мощных военных кораблей королевского ВМФ — линкора «Принц Уэльский» и линейного крейсера «Рипалс».
Черчилль вспоминал:
«Я сам был глубоко потрясен[518] поражениями, выпавшими на нашу долю, и никто лучше меня не знал, что это было лишь началом потопа. Хорошо информированная и легкомысленно высказываемая критика газет, тонкие и непрерывные насмешки двадцати или тридцати способных членов парламента, обстановка в кулуарах — все это создавало впечатление, что вокруг меня нарастают волны общественного мнения, сбитого с толку, недовольного, смущенного, обескураженного, хотя и несколько поверхностно судящего обо всем»[519].
Несмотря на сложность положения, Черчилль продолжал сохранять уверенность. По его словам, он «мог рассчитывать на добрую волю народа и широкую, глубокую волну национальной преданности, которая бы несла меня вперед». Также «исключительную верность» по отношению к нему проявляли военный кабинет и начальники штабов[520].
На предстоящих заседаниях в палате общин премьер решил выступить с открытым забралом, пред упредив парламент о суровых трудностях, с которыми придется столкнуться британскому народу в предстоящей борьбе. «Нет худшей ошибки для государственного руководителя, как поддерживать ложные надежды, которые вскоре будут развеяны, — считал Черчилль. — Английский народ может смотреть в лицо несчастьям или опасности, проявляя при этом стойкость и душевную силу, но он глубоко возмущается, когда его обманывают или когда он обнаруживает, что люди, несущие ответственность за его дела, сами себя обманывают»[521].
ГОВОРИТ ЧЕРЧИЛЛЬ: «Нет худшей ошибки для государственного руководителя, как поддерживать ложные надежды, которые вскоре будут развеяны».
27 января — в день выступления британского премьера — в зале палаты лордов[522] был аншлаг. В галерее для зрителей не было ни одного свободного места. Среди тех, кто в тот день пришел услышать Черчилля, были его супруга Клементина, его дочь Диана и брат Джек.
Свое выступление премьер начал необычно. Он потребовал у палаты общин вотума доверия существующему правительству.
«Это совершенно нормальная, конституционная, демократическая процедура, — сказал Черчилль. — Каждый член палаты может свободно говорить то, что думает хорошего или плохого об администрации, выражать все свои мысли от чистого сердца против нынешнего состава правительства. Я должен объяснить палате, что заставило меня обратиться в настоящий момент за ее чрезвычайной поддержкой. Было высказано мнение, что нам нужны трехдневные прения, во время которых правительство, несомненно, подвергнется беспощадной критике со стороны тех, кто несет более легкое бремя, и что мы должны закончить прения, не прибегая к голосованию. В этом случае некоторые враждебно настроенные органы печати, которые и не пытаются скрывать своей враждебности, могли бы заявить, что авторитет правительства подорван»[523].
ГОВОРИТ ЧЕРЧИЛЛЬ: «Каждый член палаты может свободно говорить то, что думает хорошего или плохого об администрации, выражать все свои мысли от чистого сердца против нынешнего состава правительства».
Дальше Черчилль перешел к описанию ситуации на Дальнем Востоке и положения в Северной Африке.
Премьер говорил больше двух часов. Он видел, что его выступление принимают без особого энтузиазма, но сами доводы произвели впечатление. Как свидетельствовал присутствовавший на заседании Гарольд Никольсон: «Физически ощущалось, как с каждым предложением премьера утихал шторм оппозиции. Когда Уинстон почувствовал, что овладел палатой, он уже не мог скрывать радости. В эти моменты Черчилль особенно очарователен. Он засунул руки глубоко в карманы брюк и начал медленно поворачивать корпус то вправо, то влево, наслаждаясь превосходством положения»[524].
Заканчивая выступление, Черчилль решил сознательно не давать никаких обещаний. Он вновь потребовал вотума доверия, подчеркнув свою конечную ответственность за все политические и военные действия:
«Хотя я чувствую, что нарастающий вал победы и освобождения несет нас и все измученные народы уверенно вперед, к конечной цели, я должен признать, что чувствую сейчас тяжесть войны еще больше, чем в тяжкие летние дни 1940 года. Открыто так много фронтов, имеется столько уязвимых пунктов, требующих защиты, мы испытываем так много неизбежных неудач, раздается столько голосов, требующих испытать все превратности войны теперь, когда мы стали дышать несколько свободнее. Поэтому я считаю себя вправе прийти в палату общин, слугой которой я являюсь, и обратиться к вам с просьбой не требовать от меня, чтобы я действовал вопреки своей совести и своему здравому рассудку, чтобы я нашел козлов отпущения для того, чтобы улучшить свое собственное положение. Напротив, я прошу палату оказать мне поддержку и помощь. Я никогда не стремился предсказывать будущее. Но поскольку я вижу, как сквозь облака пробивается свет, все шире озаряющий наш путь, я выдвигаю столь смелое требование о выражении палатой общин доверия, которое должно послужить дополнительным оружием в арсенале Объединенных Наций»[525].
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
