И первое, что я вижу, встав на ноги, это выпученные от ужаса глаза товарищей, пялящихся туда, откуда все мы только что удрали. Я оборачиваюсь и превращаюсь в такого же ошарашенного наблюдателя. Ненадолго – лишь на несколько мгновений; несмотря на потрясение, я помню: топтаться на месте некогда. Но взирать равнодушно на то, что творится в вестибюле, не получается даже у Дросселя. Он, как и остальные, тоже оглядывается и замирает истуканом рядом со мной.
Поверх горы кресел отныне громоздятся каменные обломки, а их попирает чудовищная конечность акромегала, что проломила часть стены и потолок аккурат над баррикадой. Нижнее колено опоры (мы видим ее едва ли на треть) напоминает в сечении гигантский рельс. Тяжеленная ступня шагохода похожа на взрывоустойчивый люк от шахты для запуска баллистических ракет и весит, наверное, не меньше. Под такой внушительной пятой баррикада трещит, крошится и утаптывается чуть ли не вдвое. Помнится, при первом взгляде на нее она показалась мне неприступной. Что ж, тогда мне было попросту невдомек, какой монстр приступит к ней спустя сутки.
Вот его ножища отрывается от раздавленной в щепу кресельной груды и движется одновременно вверх и вперед. Шагает дальше, стало быть. Удар, грохот падающих обломков, и в южной стене вестибюля зияет огромная – от пола до дыры в потолке – брешь. А спустя миг пролом в северной стене расширяет вторая циклопическая конечность. Вестибюль оказывается перепилен пополам прошедшим прямо через него акромегалом. И если эта тварь повернет сейчас налево, она врежется в большой зал театра, как нож врезается в круглый торт.
– Сюда! – размахивая руками, кричит Туков, первым выйдя из охватившего всех кратковременного ступора. – За мной! Я знаю, где есть выход!
Миша указывает направо – туда, где он не так давно держал героическую оборону. Никто не возражает. Все без вопросов следуют за добровольно вызвавшимся в проводники Туковым. Хотя каждый помнит, что никаких дверей там вроде бы раньше не было, а окна на первом этаже театра заделаны чугунными решетками. Солдат уводит нас в самый конец фойе, и мы видим, что наши сомнения напрасны. Выход действительно существует. Один из танков, прежде чем его подбили, успел выломать межоконный простенок и теперь дымится неподалеку от оставленной им бреши. Перебравшись вслед за Мишей через обломки, мы оказываемся в загроможденном разбитой техникой сквере, но теперь расстояние до нужного нам входа в метрополитен удвоилось.
– И дался нам этот южный вход! – восклицает Максуд, когда мы поспешно решаем, как побыстрее убраться с подступов к театру. – Бежим к северному! Тем более что эта шайтан-машина сейчас на юге громыхает.
– А другие? – спрашивает едва живая от страха Элеонора Леопольдовна.
– Какого хрена гадать, раз все равно не угадаем! – Дроссель озирается, пытаясь сквозь пылевую завесу разглядеть опасность. Бестолковое это дело. Топот восемнадцати тяжелых ног доносится со всех сторон, но даже с десяти шагов нельзя определить, что за тени маячат во мгле. То ли это и впрямь бредущий по скверу акромегал, то ли всего-навсего клубы перемешанного с пылью черного дыма.
– Что скажете, товарищ капитан? – вопросительно обращается ко мне Миша. – Ведь теперь вы у нас вроде как за командира.
Разрази меня гром! Так и есть! Клан фантомов был основан армейским офицером, подчинялся его приказам три месяца и, похоже, не собирается менять устоявшийся порядок и после гибели Кунжутова. По крайней мере, никто Тукову не возражает, а значит, я просто обязан взять на себя обязанности Папаши. Так сказать, по молчаливому и единодушному согласию общественности.
– Идем на север! – приказываю я, стараясь придать взволнованному голосу больше решительности. – Двигаемся быстро, поэтому друг друга из вида не терять! Короткими перебежками от препятствия к препятствию, за мной бегом марш!
И, взяв автомат наперевес, торопливо ковыляю на больных ногах к подбитому танку. Присев у колеса, оглядываюсь. Девять моих подопечных один за другим подтягиваются ко мне. Стараюсь рассмотреть на запыленных лицах Тукова, Дросселя, Хакимова и Ольги (мнение остальных меня, честно говоря, не волнует) снисходительность или недовольство. Ничего такого не нахожу. Вижу лишь угрюмую сосредоточенность, и все. Что ж, неплохое вступление в должность. Хорошо, если так будет продолжаться дальше и никто, затаив сейчас обиду, не попрет потом супротив новоиспеченного батьки…
Пыль скоро должна осесть, но я хочу добраться до входа на станцию под ее прикрытием и потому спешу. От машины к поваленному дереву, от него – к другой машине, и так далее, перебежка за перебежкой. «Фантомы» и академик движутся за мной как привязанные, сохраняя молчание и держа оружие наготове. Несмотря на то, что багорщики еще далеко, не исключено, что они могут нас учуять. Или начнут подтягиваться к театру и ненароком столкнутся с нами нос к носу. Ничего хорошего нам это столкновение не сулит, но все равно не хочется продавать свои жизни задарма. Да и зря, что ли, Элеонора, Лев Карлович и Яшка тащат на себе столько боеприпасов?
Все вроде бы идет неплохо, но на очередном коротком привале меня начинает одолевать плохое предчувствие, а не нарезаем ли мы, случаем, по затянутому пылью скверу круги. Слишком уж затянулся наш вояж от театра до метро, или мне это только мерещится? Я задерживаюсь у очередного укрытия, пытаясь хотя бы примерно сориентироваться, куда теперь идти.
– Товарищ капитан! По-моему, мы сбились с пути! – озвучивает мои сомнения рядовой Туков, вглядевшись в разбитый тягач, за которым мы прячемся. – Точно вам говорю! Я этот грузовик запомнил – он параллельно центральной аллее ехал, пока ему Дроссель двигатель не разнес.
– Уверен? – спрашиваю я.
– Так точно, – секунду поколебавшись, отвечает Миша. – Нам нужно принять вправо.
– Ну раз уверен, давай попробуем. – Я высматриваю во мгле новое подходящее укрытие и двигаюсь к нему.
На сей раз нас приютил у себя под боком не автомобиль, танк или сломанное дерево, а пятиметровый памятник рабочему с винтовкой на плече, павший от удара врезавшегося в него броневика. В нескольких шагах от рабочего лежат вповалку его бронзовые собратья – красноармеец и крестьянин, – коих постигла аналогичная участь. Под ногами же у нас – не покрытая сухой травой, утоптанная почва, а хардолит. Выходит, Туков не ошибся – мы действительно немного отклонились от курса и вышли на площадь. Теперь, хочешь не хочешь, а придется отмахать лишнюю сотню метров.
Земля под нами ходит ходуном не переставая, а сзади все громче слышны удары и грохот разваливающихся стен Сибирского Колизея. Похоже, шагоходы обступили его и взялись методично разрушать двухсотлетнее здание до основания. Жаль старика, чего там говорить. Пускай я не театрал, пускай четверть города и так лежит в руинах, а все равно горько осознавать, что его главного архитектурного символа больше нет. Но как бы то ни было, сейчас он оттянул на себя акромегалов, и, если нам повезет, мы успеем добраться до цели, пока они заняты своей грязной работой.
Я поднимаюсь из-за укрытия, намереваясь рискнуть и сделать безостановочный рывок на северный край площади, но тут на нашем пути вырастает огромная тень. Натуральная башня, чья верхушка теряется в окутанном серой мглой небе. И башня эта не стоит на месте, а движется нам навстречу.
– Ложись!!! – ору я, падая ничком обратно за поваленный памятник. Товарищи и без моей команды замечают близкую угрозу и плюхаются на хардолит гораздо расторопнее меня. А тень над нами не исчезает. Напротив, она становится все больше и больше, пока в итоге не обретает вид широченной подошвы акромегала. Которая – вот дьявольщина! – стремительно опускается прямо на нас.
Надежда на то, что нам повезет не угодить под ноги монстру, моментально испаряется. Обрезиненная ребристая плита может накрыть зараз не то что девять человек, а выстроенную в каре роту солдат или пару тяжелых гусеничных танков. Вскакивать и уносить ноги поздно. Да и куда бежать? У встреченного нами чудовища шесть ног и каждая снабжена такой же внушительной опорой. А двигается оно, растопырив конечности, словно паук. Поэтому хоть мечись меж них как угорелый, пытаясь увернуться, хоть падай на землю и молись, шанс на спасение в обоих случаях примерно одинаков. И нам он, увы, не выпал…
Вновь наша команда разражается криками и бранью. Понимая, что орать придется крайне недолго, мы делаем это с такой яростью, что нас, наверное, слышно даже вблизи Обского водопада. Ольга судорожно обнимает Сквайра, а тот накрывает собой Эдика, чтобы оградить мальчика от падающего с небес ужаса. Я неимоверным усилием воли заставляю себя не зажмурить глаза, хотя вид падающей на тебя огромной плиты, пожалуй, лучший способ мгновенно и бесповоротно сойти с ума. Мне уже различимы все порезы и трещинки на потертой стопе монстра, и я пытаюсь заранее свыкнуться с дикой болью, которую вот-вот испытаю. Смерть ожидается быстрой, и это мое последнее утешение в жизни. Но я не сомневаюсь, что успею расслышать хруст собственных костей и хлюпанье выдавленных из живота внутренностей…
