мной, а с кем-то другим. Интересно, подумала я, хороший секс по взаимному согласию на всех действует столь очистительным образом? Или у меня просто талант забывать.
Однако реальность скоро снова дала знать о себе. Послезавтра должно было первый раз показаться солнце – и состояться праздничный ужин. Завтра я собиралась весь день провести в готовке, но и сегодня мне надо было многое сделать и опробовать несколько рецептов. Вообще-то, эта перспектива меня вдохновляла, но сейчас я застонала вслух при одной только мысли вылезать из постели.
– Что такое?
– Да просто вспомнила о праздничном ужине.
– И о том, сколько тебе всего надо подготовить?
Я кивнула.
– Тогда пойдем. Я тебе помогу, – пообещал он, целуя меня. – А потом, может, по третьему разу?
В тот вечер нам повезло наблюдать чуть ли не самое красивое северное сияние со дня моего приезда. Я вытащила на крыльцо своего домика коврик и два огромных термоспальника, и мы сели любоваться. Я запрокинула голову, не отрывая взгляда от причудливого танца переливающихся волнистых полос света. После такого количества секса все тело у меня казалось чуть-чуть разболтанным и немножко пустым – как будто я могла в любой момент выплыть из себя и взлететь в ночное небо. Интересно, вот так оно и ощущается – «достаточное счастье»? Я вдруг поняла, что с самого утра не думала о маме, папе и Уме. Как же легко я отвлекаюсь!
– О чем думаешь? – спросил Джобин.
Я все так же запрокидывала голову к небесам, любуясь сиянием.
– О маме. И папе.
– Ты поедешь еще в Индию с ним повидаться?
– Сама гадаю. Не знаю, сколько у меня тут будет работы в следующие несколько месяцев. Миккель с Адамом хотят, чтобы я слегка сбавила обороты с «Арктическим клубом любителей карри».
– Если приедешь, давай?.. – Он не закончил фразы.
– Что?
– Да нет, ничего.
Я не стала на него давить, просто придвинулась поближе в своем спальнике. Он поцеловал меня в щеку мягкими губами и снова повернулся к северному сиянию.
– У меня шея затекла. Но смотреть в другую сторону кажется просто невежливым – как будто надо любоваться огнями всю дорогу, пока они тут. Понимаешь, что я имею в виду? – спросил он.
– Ага, – сказала я, радуясь, что он не продолжил темы.
Я не была уверена, что готова к этому разговору.
Несколько минут мы сидели молча, глядя, как искрится небо над маленьким лагерем, над горами и городом, что раскинулся под нами, точно электросхема. Наверное, там, на улицах, другие люди, такие же как мы, со своими спутанными в клубок переплетениями прошлого и будущего, запрокидывали головы и смотрели в небо.
40
На следующее утро мы снова задирали вверх головы. Правда, пока что смотреть было особенно не на что – лишь серый простор да несколько красновато-лиловых облаков. Я гадала, не очень ли скучно Джобину. Надо полагать, восход – куда более волнующее зрелище, если ты не видел его несколько месяцев.
Столько всего изменилось за эту долгую темную зиму. С кем я. Чем занимаюсь. Даже тело мое изменилось, стало мускулистее от работы по лагерю – столько я колола дрова, таскала собакам ведра с едой, передвигала по кухне полные до краев кастрюли и ящики с овощами. Да, у меня все еще оставалась огромная задница и толстые ляжки, но нельзя же получить сразу все.
– Не нужно мне никакой помощи! – завопил закутанный в гору одеял Миккель, медленно приближаясь к нам.
Адам суетился вокруг, стараясь одновременно поддерживать самого Миккеля и подбирать волочащийся за ним по сугробам шлейф – прямо как на свадебном платье. Я побежала к ним и подхватила Миккеля под руку с другой стороны.
– Говорю же вам, я и сам прекрасно справлюсь, – заявил Миккель. Но дышал он тяжело и со свистом.
– Тебе из постели вставать не полагается, не то что наружу выходить, – сказал Адам. – Да и вообще быть в Арктике. Надо было ехать к твоей тете, чтобы ты там нормально выздоравливал.
– Не так уж и холодно. Во всяком случае, не настолько, как ты меня кутаешь.
– Морозилка, – пробормотал Джобин.
– Джобин, возьми одно из моих одеял, – сказал Миккель.
– Сейчас из нашего домика принесу, – предложила я.
Нашего. До его отъезда меньше часа, а тогда домик станет снова только моим.
– Оставайся тут, я сам схожу.
Мы с Адамом довели Миккеля до снегохода и усадили. С лица у него сбежали все краски, и я даже отвернулась, чтобы не смущать его, пока он старается скрыть, как задохнулся от усилий.
– Как идет подготовка к сегодняшнему ужину? – спросил Адам, бережно придерживая Миккеля за плечи.
– Еще уйма работы. После завтрака я отвезу Джобина в аэропорт, а потом подхвачу Риту. Она приедет помочь.
– Придется запирать виски, – заметил Миккель.
– Мне кажется, ей сейчас очень нелегко, – сказал Джобин. – И одиноко.
Он вернулся, утеплившись еще одним слоем одежды и завернувшись в большое одеяло.
– Всем нелегко. У меня вот было воспаление легких. Но я же не веду себя как засранец, – возразил Миккель.
– Ну это спорно, – вставил Адам.
Когда мы только познакомились с Миккелем, он такого никому бы не спустил. Но сейчас лишь подтянул Адама поближе к себе. Я вспомнила, как в один из моих первых дней тут мы с Миккелем курили на крыльце. Он твердо стоял на том, что это не любовь. Видимо, с тех пор он успел передумать.
– Вот-вот уже, – сказал Джобин.
Я посмотрела на горизонт. Увидела бледную золотую полоску. На моих глазах она становилась все шире и ярче. А потом над тонущими в синих тенях горами появились первые лучи золотого света и заснеженные вершины засверкали. Я втянула в себя воздух: вслед за лучами медленно поднялось само солнце – проблеск, потом полукруг и вот наконец ослепительный золотой шар.
– Говорил же вам, туч не будет, – сказал Миккель.
– Ты выиграл, – согласился Адам.
Он тоже уселся на снегоход и обхватил руками Миккеля, а тот откинулся ему на грудь. Я вложила руку в ладонь Джобина. Мы вчетвером смотрели, как солнце поднимается все выше, отбрасывая на снег лиловые тени, а цвет неба понемногу перетекает из серого в синий. Смутные силуэты вокруг резко обрели фокус, и я различила массу подробностей, которых не замечала прежде. Зернистость дерева на ступеньках домика. Облупившуюся краску на указателе «Лагерь у конца дороги». Светло-зеленую вышивку по краю одеяла Миккеля. Начавшие покрываться корочками болячки вокруг его рта. При ясном свете кожа его казалась тонкой и хрупкой, как пергамент. Однако, когда он, заметив, что за ним наблюдают, посмотрел на меня, я увидела, что его глаза
