Поэтому Сталин считал открытие масштабных боевых действий против Гитлера войсками союзников в Европе единственной надежной гарантией сохранить единство в рядах коалиции.
В пользу такого суждения свидетельствует тот факт, что, даже высадившись в Европе, англичане и американцы пошли-таки в марте 1945 года на сепаратные переговоры с Вольфом в Швейцарии. Располагая по поводу этих переговоров неопровержимыми фактами, Сталин припер Черчилля к стенке фактами и заставил его изворачиваться и оправдываться. Однако бернский позор все же замарал имя британского премьера, как он потом ни пытался представить себя идейным борцом с фашизмом.
И все же сейчас мы не вспоминаем, что союзники подписали-таки с фашистами одностороннее перемирие в Реймсе 7 мая 1945 года, и только безусловное требование Сталина заставило их обратить это сепаратное соглашение в безоговорочную капитуляцию. Поступи так Сталин, американцы и англичане нас бы по сию пору тыкали в такой договор, как тычут в пакт Риббентропа – Молотова.
Почему Сталин требовал суда над главарями фашистов? Потому, что он понимал – если агрессия не будет осуждена, соответствующим образом оценена, империалисты дело Гитлера тут же начнут поднимать на щит. Именно поэтому СССР выступил инициатором и главным обвинителем на Нюрнбергском процессе, стремясь осудить не только немецких нацистов, но и империалистическую вооруженную экспансию вообще, поставить правовое препятствие ее распространению в будущем.
Порядочность – это вообще главный недостаток русских и внешней политики России. Сталин и голодный СССР после войны несколько лет бесплатно кормили Польшу, Германию, Австрию, Венгрию, Чехию, Болгарию и Румынию. Американцы за это надели бы на них такой хомут, что не распрячь вовек. Мы же со своей широкой душой не только не потеряли готовности подобным образом поступать и теперь, но и стесняемся попрекнуть своей дружбой.
При всей своей азиатской хитрости Сталин в международных отношениях был в какой-то степени идеалистом, веря слову и надеясь на разум оппонентов. Например, Сталин внутренне не принимал оружие массового поражения. Это касается и химического оружия и, в особенности, атомного. Еще в конце 30-х годов Сталину докладывали о возможности создания в ближайшем будущем боевого заряда с использованием энергии атомного ядра. Однако Сталин, этот «тиран и деспот», считал работы в данном направлении людоедскими идеями и отвергал их. СССР развернул работы по созданию атомной бомбы только тогда, когда США начали угрожать применением ее против нашей страны. Обзаведясь же атомной бомбой, Сталин немедленно выступил с инициативой о полном запрещении этого вида оружия.
Как иллюстрация нашей наивности и веры в добро вспоминается рассказ командующего 1-й танковой армией Катукова о том, как при штурме Берлина его танкисты в одном из домов обнаружили несколько ящиков с минеральной водой. Естественно, в горячке смертельной схватки бойцы эту воду выпили, а через несколько дней в штаб 1-й танковой пришел счет из одного нейтрального европейского посольства, которому принадлежала эта злосчастная вода. Глубину потрясения генерала Катукова невозможно передать словами: у него не могло уложиться в голове – как можно требовать оплаты нескольких бутылок воды у людей, только что освободивших Европу от коричневой чумы? Как можно не постесняться принести счет на несколько франков в штаб армии, где оплакивают героев-танкистов, прошедших с боями от Орла и Мценска и погибших у стен Рейхстага?
Как о личном одолжении прошу всех своих соотечественников, которые прочтут эти строки, никогда не вести себя, как эти нейтралы. Рожденный ползать летать не может. А мы, россияне, можем! Это надо твердо знать.
Стремясь укрепить коалицию, Сталин еще в 1943 году передал Рузвельту, что после окончательной победы над Германией СССР присоединится к войне с Японией. Для Рузвельта тогда это имело огромное значение, поскольку американские военные не имели понятия о том, каким образом они будут захватывать Японские острова и Китай. Возможные потери армии США при этом оценивались в 1 миллион человек. То есть Сталин постарался заинтересовать Рузвельта и США в войне с Германией до победы, обусловив это дальнейшей помощью в вопросе с Японией.
Сейчас Запад внушает всему миру, что Сталин стремился к оккупации Европы, советизации ее и т. п. На самом деле ситуация совершенно иная. Судьбы народов лидерам западных демократий были гораздо более безразличны, чем большевикам. Весьма показательно в этом смысле решение союзниками вопроса о будущем Балкан в октябре 1944 года в Москве.
У. Черчилль в своих воспоминаниях писал:
«…я заявил: «Давайте урегулируем наши дела на Балканах. Ваши армии находятся в Румынии и Болгарии. У нас там есть интересы, миссии, агенты. Не будем ссориться из-за пустяков». Пока это переводилось, я взял пол-листа бумаги и написал:
«Румыния
Россия – 90 %
Другие – 10 %,
Греция
Великобритания – 90 %
Россия – 10 %,
Югославия – 50–50 %
Венгрия – 50–50 %
Болгария
Россия – 75 %
Другие – 25 %.
Я передал этот листок Сталину, который синим карандашом поставил на нем большую птичку. Исписанный карандашом листок бумаги лежал в центре стола. Наконец я сказал: «Не покажется ли вам несколько циничным, что мы решили эти вопросы, имеющие жизненно важное значение для миллионов людей, как бы экспромтом? Давайте сожжем эту бумажку?» «Нет, оставьте ее себе», – сказал Сталин».Я уже не говорю о том, что Югославия и Греция были почти полностью освобождены собственными народами, но эти народы еще и на 99 % поддерживали коммунистов во главе с Тито и Захариадисом. Чем в таком случае являлось предложение Черчилля, как не навязыванием этим народам своей воли вопреки их мнению и желанию?
Сталин прямо говорил – мы хотим видеть в этих странах дружественные, демократические правительства, ориентированные на мирное развитие и добрососедство. Ну разве можно представить себе Сталина, который, ерзая на стуле, предлагает Черчиллю замести следы таким образом – «сожжем эту бумажку»!
Этот пример не для того, чтобы изобличить Черчилля. Его поведение – типичный политический торг, который совершается всегда, всеми и при любых режимах. Однако такое поведение Черчилля не делает его преступником в глазах англичан и не понуждает их стыдливо пропускать страницы своей истории. И уж конечно, не англичанам учить нас этике в международных отношениях и демократии.
Сталин делал все, чтобы превратить антигитлеровскую коалицию в прообраз послевоенного сосуществования наций. Он был предельно честен с союзниками, честен настолько, что интриган Черчилль ничего не мог этому противопоставить.
В то же время Сталин твердо отстаивал интересы СССР, что особенно проявилось в решении польского вопроса. Известно, что для Англии иметь в Польше антисоветское, антирусское правительство было задачей № 1 после разгрома фашизма. Во время войны Польское эмигрантское правительство находилось в Лондоне, а в Польше наряду с другими силами сопротивления действовали верные ему отряды Армии Крайовой.
Англия пыталась применить испытанный принцип «разделяй и властвуй» к отношениям СССР и Польши, настаивая в 1944 году на том, что СССР и Польша прежде определения совместной границы должны заключить перемирие. Сталин решительно отверг эти инсинуации Черчилля. Сталин не пошел на реставрацию в Польше эмигрантского правительства Миколайчика, с которым, кстати, у СССР были разорваны с подачи Черчилля в 1943 году дипотношения, а добился установления демократической дружественной СССР власти в Польше. Чего же хотел Черчилль? Чтобы Сталин, положив между Вислой и Одером 600 тысяч русских солдат, отдал бы Польшу Англии? Позволил бы натравить поляков на русских? Допустил бы новый Версаль?
В вопросе с Польшей Черчилль перешел к открытой конфронтации, подтолкнув польское эмигрантское правительство к организации Варшавского восстания. Это типичная политическая логика англичан, не стесняющихся стравить народы на почве внутренних противоречий, ибо им было прекрасно известно, что к штурму Варшавы готовятся части Войска Польского, возглавляемого членами Комитета национального возрождения.
Если бы не выдержка Сталина, несмотря на ультиматумы Черчилля, не ввязавшегося в авантюру с восстанием, Польша встала бы перед угрозой национальной смуты и гражданской войны, что в тех условиях было равноценно гибели нации. Хотелось бы дождаться того момента, когда поляки научатся разбираться в том, кто им друг, а кто враг.
Впоследствии сам Черчилль признавался:
«Без русских армий Польша была бы уничтожена или низведена до рабского положения, а сама польская нация стерта с лица земли. Никакие силы в мире кроме русской армии не смогли бы освободить Польшу».
