Следующий день не принес видимых изменений, немцы продолжали пытаться переправиться через Тису, но при отсутствии огневой поддержки со стороны артиллерии сделать это было невозможно. Огнем своих пушек русские успевали рассеять немецкие части еще при подходе к берегу, а тех, кто сумел сесть на плоты и переправиться через реку, уничтожали огнем из винтовок и пулеметов. Кроме этого, со стороны Карцага подходили все новые и новые русские силы, что заставляло немцев сражаться на два фронта.
Неизвестно как долго шло бы это противостояние, но 21 ноября произошел случай в корне изменивший всю картину. Во время сражения германских полков с подходящими со стороны Карцага русскими частями, в плен к кавалеристам Мамонтова попал майор Хольтц, который в страхе за свою жизнь, указал место расположения ставки Макензена. Основательно допросив пленного и убедившись, что он не врет, генерал Мамонтов бросил в указанное место, самых отчаянных из своих кавалеристов, которые и поставили победную точку в борьбе со старым фельдмаршалом.
Невзирая на потери, лихие дети донских степей прорвались к ставке Макензена и, сломив сопротивление охраны, вырезали всех находившихся в штабе офицеров, включая самого Макензена, так как приказа брать фельдмаршала живьем у них не было. Когда среди немецких частей стало известно о гибели их командира со столь ужасными подробностями, это произвело на них угнетающее впечатление, и в течение суток они сложили оружие.
Не менее драматично развивались события и под Комарно. Покинув согласно приказу стены крепости, дивизия Дьёрдя выдвинулась на запад с таким расчетом, что бы нагнать русские тылы к утру 18 ноября. Разведка, спешно проведенная в ночь на 18, подтвердила предположение, что противник держится основной дороги и все близлежащие хутора заняты кавалерией противника, об этом говорило множество костров горевших в ночи яркими огнями. Ободренный этими сведениями, генерал Дьёрдя отдал приказ об обстреле мест скопления противника из пушек рано утром, после чего следовала атака пехоты в боевом строю.
Австрийские канониры щедро завалили место дислокации противника своими снарядами, желая как можно сильнее помочь пехоте. Единственный минус, который впрочем, нисколько не смущал командира, стрельба велась исключительно по площадям.
Каково же было удивление пехотинцев, смело устремившихся в атаку сразу после прекращения огня, когда никакого противника на хуторах они не обнаружили. До смерти, напуганные обстрелом крестьяне, трясясь от страха, объяснили господам военным, что русских здесь было очень мало. Они только и делали, что жгли в большом количестве костры, а едва только началась канонада, вскочили на коней и ускакали.
Узнав о столь коварном обмане, генерал приказал немедленно возобновить преследование противника, дабы навязать ему бой согласно диспозиции полученной от Кляйстера. Но не успели австрийцы пройти походным строем и двух километров, как их авангард подвергся нападению противника. Голова колонны в составе двух батальонов угодила в засаду и была обстреляна из станковых пулеметов расположившихся с двух сторон от дороги. Одновременно с этим, батальоны были атакованные вражеской кавалерией, которая быстро опрокинула опешивших австрийцев и принялась безжалостно рубить бегущих солдат. Весь бой занял чуть более тридцати минут и окончился полным разгромом авангарда Дьёрдя.
Когда через час, развернутые в боевые порядки, австрийцы приблизились к месту боя, их глазам предстала ужасная картина. Сдерживая свой страх и гнев, солдаты с содроганием смотрели на тела своих погибших товарищей, многие из которых имели следы ужасной рубки. Особенно страшило солдат то, что некоторые австрийцы были разрублены одним ударом клинка от шеи до таза.
Пройдя еще несколько километров, австрийцы подошли к лесу, на опушке которого они увидели очень необычные для себя сооружения. То были засеки из свежее сваленных деревьев образующих некоторое подобие полевого укрепления. Укрывшись за сваленными деревьями, русские стрелки, открыли по австрийцам одиночный оружейный огонь.
Обнаружив противника, разъяренный увиденным зрелищем, австрийский генерал приказал атаковать врага, не дожидаясь подхода артиллерии. По всей видимости, это были спешившиеся кавалеристы и большого труда, по взятию укреплений Дьёрдя не видел. Подгоняемые офицерами, солдаты широкими цепями устремились на противника, который отвечал разрозненными выстрелами из-за стволов. Картина боя резко переменилась, когда до завалов оставалось чуть более двести метров. Словно по команде из скрытых мест, дружно застрочили станковые пулеметы, каждый выстрел которых находил свою жертву. Передние ряды атакующих солдат моментально залегли, а на них со всего разбега налетали задние цепи, что моментально породило свалку к радости русских пулеметчиков.
Появление пулеметов стало непреодолимым препятствием на пути воинства генерала Дьёрдя. Повторенная через час атака не дала никаких результатов, дорога через лес оставалась в руках неприятеля, а обойти засеку русских австрийцы никак не могли, мешал лес, наступательные действия в котором могли длиться не один час. Поэтому, проклиная все на свете, связанного директивой Кляйстера, генералу оставалось только одно, терпеливо дожидаться прибытия артиллерии, с помощью которой он намеривался подавить пулеметные гнезда врага.
Только после полудня, австрийская артиллерия открыла огонь по русским укреплениям и вскоре, они были полностью разрушены. С радостью наблюдал Дьердя в бинокль, как от очередного взрыва снаряда рушился лесной завал, стоивший столь много жизней его солдат.
Еще не успели улечься дымы от разрывов снарядов, а цепи австрийской пехоты были уже подняты в новую атаку, которая должна была стать самой решающей. Со стороны русских ударили один за другим нестройные залпы, которые наглядно говорили о больших потерях в рядах противника. Укрывшись за остатками деревьев, вражеские стрелки вели хаотичный огонь, который становился все реже и реже по мере приближения австрийцев.
Бегущие в атаку солдаты с радостью считали расстояние, которое им нужно было преодолеть; двести, сто пятьдесят, сто метров, а пулеметы противника молчали. Громкий победный крик прошелся по передним цепям бегущих в предвкушении скорой победы. Он становился все громче и увереннее с каждым преодоленным метром и в этот момент из глубины леса донесся ответный радостный, многоголосый рев и на изумленных австрийцев обрушилась конная лава.
Издавая громкий пронзительный посвист, кавалеристы, поблескивая саблями, врубились в толпу солдат. У пехотинцев не было время остановиться и дать залп по приближающемуся противнику. Ноги, еще минуту назад твердо бежавшие по мерзлой земле, моментально стали ватными, а руки затряслись от страха, потому что в мозгу у многих моментально возникла недавно видимая картина порубленного этими же кавалеристами, австрийского авангарда.
Из-за быстрого соприкосновения противника с наступающей пехотой, артиллеристы не могли открыть заградительный огонь, боясь попасть в своих солдат. Два атакующих потока перемешались между собой, образуя одну единую субстанцию боя, в которой каждый дрался с врагом один на один. Людское месиво медленно колыхалось из одной стороны в другую, но вскоре, оно неудержимо потекло в сторону австрийских позиций. Острые сабли русских кавалеристов и их первобытная дерзость в бою, когда каждый из конных демонстрировал свою храбрость и презрение к смерти, окончательно переломили ход сражения.
Находясь рядом с одной из батарей, Дьердя с ужасом смотрел, как гонимые русской кавалерией к ним приближаются бегущие массы людей, одетых в шинели австрийской армии. Позабыв о чести и долге, о своей присяге великому императору, они презренно бежали с поля боя, спасая свои шкуры. Видя все это, гнев вскипел в генеральской душе и не чувствуя к беглецам ничего кроме брезгливости и ненависти он приказал канонирам открыть огонь по бегущим людям, дабы вместе с ними остановить и врага.
Артиллеристы, не секунды не колеблясь, выполнили приказ, засыпав поле боя снарядами шрапнели. Вместе с бегущими австрийцами в большом количестве гибли и русские конники, но их презрение к смерти взяло вверх и в этот раз. Не считаясь с потерями, конные все же прорвались в расположение батарей и полностью вырубили всех, кто только находился рядом с пушками.
Напрасно Дьёрдя тряс руками и показывал на красные отвороты своей генеральской шинели, пытаясь тем самым выторговать себе жизнь у противника. В конце войны терпящие поражение генералы были не в чести, за них очень мало давали и поэтому в глазах молодого казака, Дьёрдя очень мало стоил. Гораздо больше стоили жизни его боевых товарищей, которых вражеская шрапнель скосила вместе с конями при прорыве его эскадрона к вражеским пушкам.
