Что, если он умер, не простив?!
В безлюдной рощице нас догнал незнакомый всадник. Хмурый старикашка, заросший от уха до уха жесткой, как щетка, редкой бороденкой, требовательно взмахнул рукой – я испугалась, но как-то вяло, ненатурально. Луар натянут поводья и спустил меня на землю. Стоя на ватных ногах, я смотрела, как он толкует о чем-то с жилистым старикашкой, как, отрывисто поклонившись, тот разворачивает лошадь и скачет обратно…
– Кто это? – спросила я спустя полчаса дороги.
Луар нехотя поморщился:
– Это человек Совы… Старый плут раскопал-таки свои тайники и добыл, что мне нужно… Я назначил встречу.
Его слова доходили до меня медленно, как медленно достигают берега круги от брошенного в болото камня.
– Останови-ка лошадь, – попросила я шепотом.
В такой просьбе не было ничего необычного – но голос мой нехорошим образом дрогнул. Луар придержал коня и внимательно на меня воззрился; выпутавшись из его рук, я неуклюже соскользнула на дорогу.
Некоторое время мы смотрели друг на друга – он сверху, я снизу, он вопросительно, я – отчаянно и зло:
– Так ты, значит, назначил встречу? Сове?
Он кивнул, все еще не понимая. Я с шумом втянула в себя воздух:
– Он убийца. Убийца и палач. А ты…
Мне хотелось выплеснуть на него слишком многое; от избытка слов и чувств я запнулась и замолчала, разевая рот, как выброшенная на берег рыбина. Луар устало вздохнул, соскочил с седла и встал рядом:
– Ну-ка, перестань… Успокойся… Хочешь, давай пройдем пешком.
– Что ты там делал? – завопила я, наконец овладев собой. – Что ты делал в разбойничьем логове, ты что, сам разбойник? Они… ты видел… Ты…
Я снова замолчала, на этот раз из-за спазма, сдавившего горло, из-за навернувшихся на глаза слез. Луар пожал плечами:
– Не городи ерунды… Мне плевать, кто такой Сова. Он знает нечто, что мне интересно, у него есть то, что мне нужно… А разбойник он или кто – мне плевать…
– Какая ты сволочь, – сказала я тихо. – Ты, оказывается… Какой ты мерзавец…
Прежде, чем он успел осознать мои слова, я его ударила. И еще. Так, что ногти оцарапали кожу и выступила кровь. Мне хотелось убить его в эту минуту – так захлестнула меня волна горя и ненависти. Флобастер на полу повозки, ухмылка Совы, запах немытого тела, эти хари, наслаждающиеся своей необузданной властью… И снова Флобастер в луже крови.
В такие минуты чем хуже, тем лучше. Мне хотелось, чтобы и мне тоже перерезали горло; весь мир представлялся сборищем ничтожеств и сволочей, и виновник смерти Флобастера стоял передо мной, хлопая округлившимися глазами. Я изрыгала проклятья, я унижала и отрекалась, я лупила его и плевала ему в лицо, чуть не поверив в своей истерике, что он еще хуже прочих, равнодушный подонок, сломавший мне жизнь…
– Уходи! – вопила я, захлебываясь своим отчаянием. – Уходи, ты, ублюдок! Ты всем приносишь несчастье, зачем ты родился на свет, убирайся!
И не помню, что я там еще кричала в его белое застывшее лицо, казавшееся в те мгновения отвратительной маской смерти…
Потом оказалось, что я сижу на дороге, что какой-то крестьянин с проезжающей телеги опасливо на меня косится, а стук копыт вдалеке уже стих, уже давно стих, и давно опустилась серая пыль.
* * *
На расположение городской стражи обрушилось бедствие, сравнимое разве что с давней осадой. Полковник Солль, когда-то исчезнувший без предупреждения и сгинувший затем в далеком Каваррене, начальник стражи, о котором решено было, что он не вернется, герой и военачальник, которого в последнее время поминали только вполголоса и презрительно, – этот самый господин Солль вломился в штаб, как голодный хорек вламывается в беззащитное птичье гнездышко.
Одышливый лейтенант Ваор, располневший и состарившийся в преддверии капитанства и в последнее время фокусом судьбы оказавшийся как бы во главе полка, прибежал из дому в измятом мундире, на ходу пытаясь стереть с ладоней варенье – видимо, вишневое. К его приходу полковник Солль, хищный, поджарый, со странным блеском прищуренных глаз, успел отправить на гауптвахту пару подвернувшихся бедолаг, расколотить бутылку вина, найденную в шкафчике дежурного офицера, и водрузиться в свое собственное командирское кресло, которое за время его отсутствия успело слегка расшататься под весом лейтенанта Ваора.
Лихорадочно горящие глаза сверлили лейтенанта все время, пока, растерянный и смятенный, он докладывал внезапно вернувшемуся начальству о положении вещей.
Таковое положение оказалось из рук вон плохо – шайка Совы не только не была обезврежена, но и наглела с каждым днем, из-за чего город стал испытывать недостаток товаров, в том числе первостепенных. Купцы боялись обсиженных разбойниками дорог, окрестные крестьяне не везли на рынок хлеб и мясо, у дверей ратуши день и ночь простаивали озлевшие посланцы разоренных хуторов и деревень. Всю жизнь исправно платившие налоги, они желали теперь помощи и безопасности – а где их взять, если капитан Яст, уж на что орел был, и тот сгинул жутким образом в разбойничьей западне… Наниматься в стражу никто не хочет, молодые парни забывают о присяге, бросают оружие и уходят прочь; попробовали заикнуться бургомистру об увеличении жалования – куда там! И так уже стражников за глаза называют трусами и дармоедами…
В этом месте жалобный доклад лейтенанта Ваора был прервал ударом кулака по столу. Полковник Солль вращал налитыми кровью глазами, площадно ругался и сулил лейтенанту злую смерть, если сию же секунду все свободные от постов стражники не будут собраны, вооружены и готовы выступать.
Заслышав о выступлении, лейтенант струхнул; Солль усугубил его страхи, мрачно сообщив, что собственноручно перевешает дезертиров, ежели таковые вздумают увильнуть от карательного похода.
Лейтенант заметался; на его счастье, в эту самую минуту напор полковника Солля обратился в другое русло – явились посланцы из Ратуши. Бургомистр, прослышавший о возвращении Солля, желал немедленно видеть его у себя.
Поднимая на ноги казармы и рассылая посыльных по домам офицеров, лейтенант Ваор горько пожалел о тех чудных временах, когда полковник Солль спокойно обретался в далеком и тихом Каваррене.
Если бургомистр и собирался упрекать, то все упреки умерли у него на губах, когда он вгляделся в лихорадочные, блестящие Соллевы глаза. Полковника раздирала жажда деятельности; еще не успев усесться, он заявил, что отряд для поимки разбойника Совы будет снаряжен сегодня и выступит завтра. Бургомистр скептически поджал губы и покачал головой – однако ничего не сказал.
На широком как поле и пустом как лысина бургомистровом столе лежали рядом три тонких стальных цепочки. Три обрывка колодезной цепи.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
