На широком как поле и пустом как лысина бургомистровом столе лежали рядом три тонких стальных цепочки. Три обрывка колодезной цепи.
– Недобрые вести, полковник, – пробормотал бургомистр, потирая шею.
Солль дернулся:
– Сова – это мое дело, почтеннейший. Можете поверить, что поимка его – дело нескольких дней.
Бургомистр опустил уголок рта:
– Хотелось бы… Весьма хотелось бы поверить, Эгерт… Но я звал вас не для этого…
Повисла пауза. Полковник Солль, чья жажда деятельности не позволяла ему сидеть спокойно, успел подняться, дважды пройтись взад-вперед по кабинету и наконец требовательно уставиться на собеседника.
– М-м… – бургомистр массировал теперь виски. – Госпожа Тория… Здорова?
Эгерт сумел сдержаться, и лицо его не выразило ничего. Бургомистр не знал, что предыдущую ночь он провел на мостовой перед собственным домом, вглядываясь в темные окна, содрогаясь при виде полного запустения, боясь переступить порог…
Наутро служанка Далла, потрясенная возвращением хозяина, сообщила ему о загородном отдыхе госпожи Тории с маленькой дочкой. Эгерт стиснул зубы – и заставил себя до поры до времени забыть. Сперва Сова, говорил он себе. Это первостепенно… Это долг. Сначала – Сова.
– Вполне, – отозвался Эгерт бесцветным, как жеваная бумага, голосом. – Она вполне здорова.
Бургомистр осторожно потрогал кончиком пальца припухшее веко:
– Собственно… Сова. Да, Сова… Но, Эгерт, Сова все-таки там, за стенами… А здесь…
Рука его коснулась цепи, лежащей на столе. Тускло звякнули стальные колечки.
– Уже десяток жертв, – сказал бургомистр глухо. – Ты скажешь – это дело судьи… Да, это его дело. Его люди ищут… Но я хочу, чтобы ты знал.
Эгерт молчал, покусывая губы, стараясь не думать о своем доме, счастливом доме, погруженном в темноту. Что он говорит… Десяток жертв?
– Дети, – вздохнул бургомистр. – Он выбирает детей… От пяти и до двенадцати. И душит их колодезной цепью… И его видели… Да, Эгерт, судья ищет, того человека, убийцу, уже видели… Двое или трое. Он высок и носит плащ с капюшоном. Плащ с широким капюшоном, да, Эгерт…
Широко раскрытые глаза Солля уперлись в обрывки цепей на пустом столе. Бургомистр кивнул:
– Да… Это… Вот так. Он душит цепью… Без выгоды. Надо полагать, у него своеобразная… страсть, что ли… К противоестественным деяниям…
Что может быть противоестественнее смерти с железными клещами в пробитой груди…
Эгерт содрогнулся. Плащ. Всякое упоминание о плаще с капюшоном теперь царапало его, как ржавый коготь. Мало ли плащей с капюшонами? Почему рядом со словом «плащ» стоит имя… Которое он помнит, но не станет зря повторять. Бургомистр прав – это дело судьи… Дело Эгерта – Сова, разбойник, а этот безумный убийца…
– Тот сумасшедший старик, – сказал он хрипло. – Он…
Бургомистр вздохнул:
– Его убили. После третьей или четвертой жертвы забили камнями, Эгерт. Вы знаете, как скоры слухи, но расправа напуганных людей – еще скорее… Никто не был наказан. Бесполезно, Эгерт… Старика закопали с расколотой головой, а спустя несколько дней этот ужас повторился… Снова ребенок с цепью на шее… Того безумца в плаще убили ни за грош, Эгерт, но мне не было его жаль…
– Это дело судьи, – сказал Эгерт глухо. – Пусть Ансин ищет, в этом городе традиционно ловкие судьи…
Бургомистр подержал в руках обрывок цепи, положил снова на стол:
– Эгерт, а Луар с матерью?
Солль внутренне сжался, как от прикосновения того самого ржавого когтя:
– При чем здесь Луар?
Бургомистр пожал плечами:
– Ни при чем… – и сразу, без перехода: – Ты… Вы ведь тоже не любите Орден Лаш, да, полковник?
– Вы знаете, бургомистр, – отозвался Эгерт после паузы. – Здесь все про меня знают.
Его собеседник колебался, будто решая, говорить Эгерту нечто важное или все-таки не говорить. Солль ждал, покусывая уголок рта.
Ожидание его оказалось тщетным. Бургомистр решил промолчать и потому с натугой улыбнулся:
– Прости, Эгерт… Я не хотел никого обидеть… Значит, Сове осталось топтать землю считанные дни, да?
Эгерт решительно вскинул голову:
– Да… Я выступаю на рассвете. Все. Это все.
Если бургомистр и подумал что-то о поспешных решениях и необдуманных действиях, то поучать полковника Солля все же не решился.
– Удачи, – сказал он серьезно. – Неплохо было бы… Слишком много всего. И Сова, и… здесь… Город бурлит, как котел. Еще немного – и мне придется продавать мантию.
Последние слова были шуткой; Эгерт вежливо улыбнулся, пожал протянутую руку и с той же лихорадочной поспешностью направился в гарнизон – по душу лейтенанта Ваора.
* * *
На площади, неподалеку от здания суда, молча стояла хмурая, настороженная толпа. Изможденные, оборванные люди глядели вслед разодетым горожанам, плевали под ноги ливрейным лакеям, шарахались от проезжающих карет; посланцы разоренных деревень явились в город искать помощи и правосудия, город же оказался равнодушным, бесчувственным, глухим…
Луар ехал шагом; толпа глядела на него угрюмо и неприязненно, он с трудом преодолел желание поторопить коня и быстрее проехать мимо.
Он ехал, и под рубашкой у него покачивался медальон. Луар кожей чувствовал, как подрагивает – будто пульсирует – в такт лошадиному шагу золотая горячая грань.
Луар ехал как меж двух огней – первым огнем, горящим внутри его, был Амулет, снова оживший, требовательный, мучительный предмет, давно сделавшийся будто органом его тела, причем органом болезненным и больным; вторым огнем был город, холодный и подозрительный, явно враждебный ко всем пришельцам и незнакомцам, город с наглухо закрытыми ставнями, опустевшими лавками, усиленными нарядами нервной, злобной стражи. Луар, вдруг оказавшийся в родном городе чужаком, шкурой чувствовал косые, настороженные взгляды.
В какой-то момент ему сделалось плохо, так плохо, что он зашатался в седле. Лягушонок в бочке со смолой… Кошка с чулком на морде, тряпичный мячик для множества ног, или судьба – всего лишь балованный шкодник, ребенок, способный зашвырнуть живого лягушонка – в смолу…
…Ох, как сердилась мать. Как она переживала – ему совершенно искренне стало стыдно, он изо всех сил хотел исправиться… Мать говорила отцу, и голос ее дрожал: «Откуда? Он же добрый мальчик… Он же… Откуда это?» Это было живой мышкой, которую он выкрал из мышеловки, привязал к ножке стула и каминными щипцами отдавил лапу.
Зачем он это сделал? Может быть, потому, что накануне случился визит к цирюльнику, который такими же щипцами, только поменьше, вырвал Луару зуб? Луар тогда подумал, что цирюльнику приятно делать другим больно, что это его хлеб и насущная необходимость… И он позавидовал цирюльнику. И он захотел тоже. Мышка…
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
