Действительно, роман-утопия «Алина и Валькур» — одно из немногих произведений знаменитого маркиза, на публикации которого он успел неплохо заработать. Ничего того, благодаря чему имя де Сада дало название садизму, в «Алине и Валькуре» нет. Здесь традиционная форма романа в письмах наполнена глубоким философским содержанием на фоне приключений двух любовных пар — Алины и Валькура и Сенвиля и Леоноры. Сам маркиз де Сад так характеризовал его в «Достоверном каталоге» собственных сочинений: «Роман в письмах, в план которого включены два эпизода с Сенвилем и Леонорой, связанные общим ходом сюжетного развития; эпизод с Сенвилем и Леонорой… Эпизод с Сенвилем включает в себя действительные события, извлеченные из мемуаров; речь идет о стране, расположенной в центре Африки и до сих пор остававшейся совершенно неизвестной, а также об острове в Южном море, ускользнувшем от внимания Кука: там претворена в жизнь форма государственного правления, которая может служить образцом для всех европейских правительств; эпизод с Леонорой включает занимательное кругосветное путешествие, необыкновенные приключения в Мономотапе, столкновение с инквизицией, а также повесть из испанской жизни…» Сколь большим реалистом был маркиз в «Алине и Валькуре», видно из того, что в письмах жене из Бастилии он просил прислать ему точные названия улиц, гостиниц и достопримечательностей Лиссабона, Мадрида и Бургоса, где разворачивалось действие романа. В предисловии де Сад предостерегает: «Любить людей опасно, а просвещать — грешно». Многое в судьбе главного героя автобиографично: отец-дипломат, участие в Семилетней войне офицером карабинерского полка графа Прованского и даже финальное заточение в монастырь. Только у Сада оно было отнюдь не добровольным, как у Валькура. Большую часть жизни маркиз провел в тюрьмах и психлечебницах. Зато как поэтично маркиз устами Валькура признавался в любви: «Быть на краю гибели из-за поглощающей все душевные силы страстной любви, цепенеть от одного воспоминания о Ваших глазах и излучаемом ими свете…» Его считали атеистом, но посмотрите, как глубоко рассуждает де Сад о христианской религии: «Проповеди Иисуса никогда не следует понимать буквально, в них все символично; и когда незадолго до смерти Иисус сказал апостолам: „Вкусите, это — мое тело; пейте, это моя кровь“, он хотел сказать: „Вечеря, на которой вы присутствуете, подготовлена на деньги, вырученные Иудой за то, что он предал меня. Сейчас вы едите мое тело и пьете мою кровь“». Пожалуй, здесь предвосхищены «ершалаимские главы» «Мастера и Маргариты». Де Сад убеждает нас, что человек отнюдь не всегда с самого рождения наклонен к добру, и иронией наполнены его слова из «Предуведомления издателя»: «Автор позволил себе ввести в действие весьма порочных героев, но, конечно, с единственной целью показать, с каким превосходством и с какой удивительной легкостью доводы добродетели неизменно обращают в прах своевольные софизмы развращенного нечестия». На самом деле в романе добродетель отнюдь не торжествует, а порок далеко не всегда подвергается наказанию. Ведь в финале «Алины и Валькура» мы узнаем, что хеппи-эндом в судьбе главных героев и не пахнет. Писатель на своей шкуре многолетнего тюремного сидельца за такие поступки, которые сегодня ни один европейский кодекс не карает, убедился в том, что «добро и справедливость встречаются лишь в сказочных странах, тогда как в жизни все самое отвратительное пребывает в полнейшей гармонии с естественным порядком вещей».
Не исключено, что Достоевский был знаком с «Алиной и Валькуром», который вряд ли бы восхитил его в этом случае своим столь откровенным руссоизмом. Но более вероятно, как мы увидим дальше, его знакомство с самым скандальным из романов маркиза — «Новой Жюстиной».
После выхода из заключения в 1790 году и развода с женой де Сада ни разу больше не обвинили в сексуальных преступлениях, и в последний раз он пострадал, похоже, за чужие грехи, да еще и по политическим мотивам. В 1800 году был опубликован порнографический памфлет «Золоэ и два ее спутника», направленный против Наполеона Бонапарта. Авторство этого сочинения молва приписала маркизу, однако никаких данных в пользу этой версии до сих пор не найдено (здесь нет, в частности, сочетания секса и жестокости, характерного для романов де Сада). Тем не менее первый консул приказал установить за де Садом негласный надзор. Однако полиции удалось найти только доказательства авторства де Сада в отношении романов «Жюльетта» и «Жюстина» (правильнее рассматривать их как один роман «Новая Жюстина»). Соответствующие рукописи, написанные почерком де Сада, были обнаружены в марте 1801 года во время обыска у издателя. Маркиз был снова арестован, заключен в тюрьму, а в апреле 1803 года помещен в уже знакомую ему лечебницу в Шарантоне. Здесь ему суждено было остаться до конца своих дней.
Очевидно, власти опасались доводить дело до суда, не будучи вполне уверенными в надежности улик против маркиза и опасаясь, что на процессе может всплыть антинаполеоновский памфлет. Маркиз де Сад, таким образом, стал одной из первых жертв «карающей психиатрии», столь хорошо известной советским диссидентам, и любопытно, что и сменивший Наполеона Людовик XVIII оставил маркиза де Сада в Шарантоне. Здесь автор «Жюстины» пользовался относительной свободой, имел возможность ставить пьесы собственного сочинения, используя душевнобольных в качестве актеров, а в 1813 г. даже смог издать в Париже вполне благопристойный роман «Маркиза де Ганж».
«Жюльетты», «Жюстины», «Философии в будуаре» и «120 дней Содома» оказалось более чем достаточно для того, чтобы на долгие десятилетия вперед обеспечить их автору ту громкую скандальную славу, которой он и пользовался вплоть до наших дней. И лишь в 60-е годы XX века — полтораста лет спустя после его кончины, случившейся 2 декабря 1814 года в психиатрической лечебнице в Шарантоне, — де Сад и на его родине, во Франции, и на Западе был избавлен, наконец, от малопривлекательного титула порнографического автора, и его окончательно признали. большим писателем, достойным куда более серьезного внимания, чем авторы разного рода литературных непристойностей. В России же, где книги маркиза стали издаваться лишь недавно, в 90-е гг. нашего века, общественное мнение до сих пор воспринимает его романы по преимуществу именно как чисто порнографическое чтиво, в качестве какового они и находят у нас массовый спрос.
Естественно, что эта традиция восприятия произведений маркиза, только сравнительно недавно преодоленная на Западе, была характерна и для русского общества XIX века. Имя де Сада превратилось в России в нарицательное и стало символизировать крайнего развратника, склонного к жестокости. Так, друг Достоевского поэт и журналист Аполлон Григорьев, критикуя французские романы, отмечал, например, что присущее им «лицемерство сентиментальности и нравственности — вещь весьма понятная после чувственных сатурналий, начатых философом Дидро и законченных маркизом де Садом».
А поэт Михаил Кузмин в записи от 15 сентября 1905 года так охарактеризовал свои собственные дневники, отразившие, в частности, его гомосексуальные наклонности и запечатлевшие ряд скандальных подробностей жизни петербургской богемы: «Я спрашивал у К.А (художник Сомов. — Б. С.): неужели наша жизнь не останется для потомства? — Если эти ужасные дневники сохранятся — конечно, останется; в следующую эпоху мы будем рассматриваемы как маркизы де Сады. Сегодня я понял важность нашего искусства и нашей жизни».
Русские модернисты, к которым в самом широком смысле могут быть отнесены и Кузмин, и Сомов, не изменили принципиальной оценки де Сада как апологета зла и творца скандала, просто поменяв в оценке минус если не на плюс, то на некое нейтральное значение. Подобным же образом в свое время воспринимал творчество маркиза и западноевропейский авангард. Еще Гийом Аполлинер называл де Сада «самым свободным из когда-либо существовавших умов», а Поль Элюар — апостолом «самой абсолютной свободы».
Многочисленные упоминания де Сада в текстах Достоевского тоже принадлежат на первый взгляд именно этой и только этой традиции. Достоевский вспоминает де Сада практически всегда в одном и том же оценочном ключе — для обозначения высшей степени сладострастия и разврата, их оправдания и эстетизации.
Так, в «Униженных и оскорбленных» князь Валковский, рассказывая об одной своей знакомой, попутно замечает: «Барыня моя была сладострастна до того, что сам маркиз де Сад мог бы у ней поучиться».
В «Записках из Мертвого дома» Достоевский подробно описывает телесные наказания (существует версия, что там и он сам однажды был сечен розгами) и вспоминает де Сада: «Я не знаю, как теперь, но в недавнюю старину были джентльмены, которым возможность высечь свою жертву доставляла нечто, напоминающее маркиза де Сада и Бренвилье».
