– Никогда о нем не слышал! – заявил Годфри.
– Это вполне объяснимо. Несмотря на то, что полицейские не отличаются умом и проницательностью, все лавры они присваивают себе.
– Насколько я могу судить, Холмс тоже не блещет ни тем, ни другим, – проворчал Годфри, – в противном случае он бы не пришел ко мне в открытую.
– Откуда ему было знать, что у простой машинистки наличествуют невероятное чутье и очень крепкая память, – нежно улыбнулась Ирен. Ее явно забавляло замешательство Годфри. – Нам надо все хорошенько обдумать. Но сперва мне необходимо переодеться.
Я отправилась с Ирен наверх, оставив Нортона в гостиной. Пусть остынет и успокоится. В глубине души я ему сочувствовала: новости о Холмсе заставили отложить рассказ о поездке во Францию, обесценили его, отодвинув на задний план.
– И как тебе Париж? – спросила я Ирен, помогая ей снять дорожное платье.
– Превосходно! Мы побывали у дворца Тюильри, из которого в сорок восьмом году украли Бриллиантовый пояс. Цветы на клумбах уже начали распускаться. Знала бы ты, какой аромат там стоит. А статуи древнегреческих богинь среди зелени совсем как живые! А еще мы пили чай в кафе под открытым небом на Монмартре. Воздух свежий, все такое изящное и чистое, а город в солнечном свете – будто бы янтарный. Мне очень понравилось!
– А драгоценности? Судя по фотографиям в газетах, они достаточно… большие.
– О да, украшения не маленькие, и слов нет, до чего красивые! – Ирен присела на краешек туалетного столика. Ее глаза сверкали. – Их больше никто никогда не увидит – мистер Тиффани собирается разобрать их и продать камни по отдельности. Да, он тоже был на аукционе. Как же мне жаль, Нелл, что ты не видела эту роскошь. Взять, к примеру, любимый гребень императрицы Евгении. От него отходят девять усыпанных бриллиантами лент, длиной до плеча. Представляешь, как это выглядит?! Словно водопад белого пламени! Гребень продавали по частям, всего было восемнадцать лотов. Мистер Тиффани выкупил шесть, заплатив двести восемнадцать тысяч франков. Я сказала ему, что гребень нельзя разбирать.
– Да ладно! И что он ответил?
– Рассмеялся и сказал: «Ну да, конечно, мисс Адлер, он должен остаться единым и украшать вашу роскошную прическу». А еще я узнала от него, что бриллиантовая перевязь, которую он мне однажды одолжил в Милане, практически закончена и будет представлена в следующем году на Парижской выставке. Кстати сказать, он был страшно доволен, когда увидел на мне брошь работы его сына.
– Ты про бьющегося в агонии осьминога? Слушай, да я про эту вещицу уже успела забыть…
– А мы с мистером Тиффани – нет. Он, кстати, сказал, что его сын делает большие успехи и даже работает над витражами. Быть может, пройдет время, и эта брошь будет очень дорого стоить, – задумчиво произнесла Ирен, вытащив из сумочки усыпанное драгоценными камнями безобразие.
– Мистер Тиффани упоминал о Бриллиантовом поясе?
– Еще бы. Выразил сожаление, что мне не удалось его найти. А я ему ответила, что мне было бы гораздо печальнее, если бы я его отыскала, а потом его разобрали бы по камешкам. Ювелир мне на это возразил, что приносящий выгоду бизнес не может вызывать сожаления. Что ж, теперь я, по крайней мере, знаю, кому продать пояс, если я его отыщу.
– Так ты решила возобновить поиски?
– Решила, Нелл. В этом смысле затея Годфри удалась – в Париже меня вновь охватила бриллиантовая лихорадка. У меня даже имеется маленький сувенир в память об этом прекраснейшем из недугов.
С этими словами она извлекла из сумочки небольшой, обитый кожей футлярчик. Раскрыв его, она показала пальцем на оттиск «Tiffany&Co.», сделанный на бархате, покрывающем внутреннюю сторону крышки. На малиновой подушечке лежала усыпанная бриллиантами брошь в виде скрещенных ключей – скрипичного и обыкновенного. Драгоценные камни поблескивали, словно кристаллики льда.
– Боже, Ирен, мистер Тиффани подарил тебе еще одну брошь? За что? Неужели ты пообещала ему отыскать пояс?
Ирен загадочно улыбнулась:
– Эту вещицу подарил мне не Тиффани, хотя она действительно была приобретена в его ювелирном магазине на рю Ришелье.
– Не Тиффани? А кто же тогда?
– Нортон, – ответила подруга. – Ему очень понравилась задумка мастера. Годфри сказал, что брошь символизирует мою страсть к музыке и тягу к загадкам. Он вбил себе в голову, что брошь буквально создана для меня.
– Тебе купил ее Годфри Нортон? Но разве он может себе позволить дарить такие украшения?
– Вообще-то он, скорее всего, не может, – продолжая улыбаться, ответила Ирен. – Просто эта побрякушка стоит относительно недорого по сравнению с крупными бриллиантами, фотографии которых публиковались в «Лондон ньюс».
На мой взгляд, небрежный тон подруги несколько противоречил той осторожности, с которой Ирен убрала украшение обратно в коробочку.
– Положу ее в тайник, туда, где фотография, – решила она. – Эта брошь мне особенно дорога, поскольку мне ее подарили по доброй воле, не требуя ничего взамен.
– Кстати, о доброй воле… Я заметила, что вы после поездки обращаетесь друг к другу по имени и на «ты».
– Быстро же ты заметила! Не удивляюсь, что знаменитому мистеру Холмсу почти ничего не удалось у тебя выведать. Да, ты права, мы перешли на «ты». – Ирен снова загадочно улыбнулась. – Можешь сказать, что излишне дружеские отношения порождают фамильярность.
Накинув на себя великолепный платок из изумрудного бархата и сунув ноги в очаровательные расшитые бисером домашние туфли, Ирен спустилась обратно в гостиную. Годфри не терял времени даром. Внизу нас уже ждал обжигающе горячий шоколад и свежая выпечка, которую так обожала моя подруга. Должно быть, пока мы сплетничали наверху, Нортону пришлось разбудить миссис Ситон, чтобы попросить приготовить нам все это объеденье.
Мы втроем расположились у камина, в котором плясал огонь, разгоняя вечернюю прохладу. Повисло странное молчание. Прежде чем приступить к ужину, Ирен отнесла коробочку с брошью в тайник. После этого она села рядом со мной на диван справа от Годфри, который не сводил взгляда с ее лица. У меня создалось ощущение, что мы – актеры, занявшие отведенные нам места сообразно требованиям пьесы. Мы с довольным видом пили шоколад, храня молчание, которое нисколько нас не смущало. Ирен с Годфри наслаждались покоем после насыщенной поездки, а я радовалась, что они вернулись домой целыми и невредимыми.
Скорее всего, мы все думали об одном и том же, поскольку, когда Ирен неожиданно произнесла: «Я приняла решение», мы с Годфри тут же резко сели прямо.
Наш пыл и рвение позабавили Ирен.
– Что, ищейки взяли след? – улыбнулась подруга. – Значит так. Годфри, я совершенно с тобой согласна. Мы обязаны найти пояс, прежде чем его отыщет кто-нибудь еще. Когда ты встретишься с Шерлоком Холмсом, расскажи ему о своей семье лишь то, что сыщик может почерпнуть из других источников. Но мне… Мне ты должен рассказать все.
– Не понимаю… – начал он.
– Твои воспоминания являются ключом к разгадке. Без твоей помощи мы никогда не сможем понять, зачем твой отец запер в сундук всю эту дребедень. Я должна знать до мельчайших подробностей все, что ты помнишь о своем детстве и отце.
– Почти тридцать лет я делал все от себя зависящее, чтобы об этом забыть.
– Я знаю, – кивнула Ирен, – но поверь мне, если ты хорошенько переворошишь прошлое, тебе будет гораздо легче с ним примириться. Ты хочешь, чтобы я отыскала драгоценности; но для этого мне нужно понять, что за человек ими владел.
Некоторое время Годфри молча смотрел на огонь. Я видела, как в его глазах отражаются крошечные язычки пламени. Наконец он поднял взгляд на Ирен:
– С чего начнем?
– С сундука и его содержимого. Предметы в нем должны вызвать у тебя какие-нибудь ассоциации, пусть даже и очень неприятные.
Друзья встали и направились в небольшую залу, примыкавшую к прихожей. Я осталась, собираясь дочитать роман Джордж Элиот, начатый в их отсутствие. Я была уверена, что если о сундуке всплывет что-нибудь новое, они расскажут мне об этом первой. Увы, у меня никак не получалось сосредоточиться. Ирен с Годфри выглядели так необычно… В чем причина их странного поведения? Неужели дело в Шерлоке Холмсе и Бриллиантовом поясе – или же в чем-то другом? Ирен буквально сияет, а Годфри… даже не знаю, как это сказать… Годфри, похоже, счастлив.
В доме царила тишина, которую нарушали лишь редкие крики Казановы да тиканье часов. Я слышала голоса Ирен и Годфри. Друзья говорили то тихо, то громко, поэтому до меня доносились только обрывки фраз. Когда я глянула в дверной проем и увидела их, Ирен и Годфри напоминали детей, погруженных в салонную игру. Головы клонились друг к другу, а свет лампы озарял их бледные руки и лица гармонией невинности.
