и не могли набраться смелости высказать свои мысли вслух.
– Ну-ка помогите мне!
– В смысле?
– Нельзя оставлять его на столе!
Они осторожно подняли мальчика. Пока доктор раздевал его, Уоррен из скромности и деликатности отвернулся. Ощущая, насколько холодна кожа ребёнка, он с трудом представлял себе, что где-то под ней крошечными ручейками, которые называют венами, может течь кровь.
– Что это у него в руке? – нахмурился Джессоп. Он легко разжал пальцы мальчика и достал чёрно-белый камешек. – Проверьте пока карманы, пожалуйста.
Уоррен порылся в карманах куртки и штанов, таких же мокрых и холодных.
– Нашли что-нибудь?
Профессор покачал головой.
– И никаких документов?
– Нет.
Доктор Джессоп принялся энергично растирать сухим полотенцем белое, как бинты, тело мальчика, голова которого болталась из стороны в сторону, будто у марионетки.
– Подойдите и помогите мне, – велел он. – Возьмите его на руки.
Уоррен отшатнулся.
– Ну же! Чего вы ждёте?
Вдвоём они уложили мальчика в кровать, укрыв несколькими одеялами, одно поверх другого. Губы его теперь напоминали лепестки роз. Он больше не был кошмаром и даже выглядел милым.
– Не знаю, что и думать, – выдавил Джессоп, когда они закончили.
Уоррен промолчал. У него, напротив, в голове роилось множество новых мыслей, ещё более путаных, чем те, что он обдумывал за ужином. Одну из них, главную, профессор озвучил пару часов назад майору Оллистеру: везде должны быть причинно-следственные связи.
Всё следующее утро Уоррен поглядывал в окошко над рабочим столом. Он следил за лазаретом, ожидая возможности поговорить с доктором Джессопом; хотел услышать, не изменилось ли состояние «ледяного мальчика», как прозвали его солдаты, узнать, не появилось ли шансов на выздоровление, – вот что теперь волновало профессора, вот что занимало его мысли.
Между тем Алекс, не прерывая работы, поглядывал на профессора.
– Кстати, что вы собирались проверять на той скале? – вдруг спросил он.
– Проверять?
– Да, уезжая на снегоходе, вы мне сказали, что хотите что-то проверить. Так что это было?
– Ничего особенного.
– Какие-то расчёты из лаборатории?
– Теперь уже не важно.
– Просто если вам нужны данные, то я собрал достаточно, чтобы…
– Нет, это не имело отношения к лаборатории, – прервал его Уоррен. – Это было личное дело.
Алекс потрясённо замолчал: что такого личного может быть на метеостанции, затерянной во льдах в паре тысяч километров от ближайшего поселения?
– Прошу тебя, не настаивай, – добавил Уоррен, пресекая дальнейшие расспросы.
И Алекс не стал настаивать.
Вскоре Уоррен, не сказав больше ни слова, натянул куртку и вышел из лаборатории. Он был мрачнее тучи.
Пока профессор добирался до лазарета, майор Оллистер успел устроить доктору Джессопу форменный допрос.
– Сколько он пробыл во льду?
– Не знаю, пока это невозможно оценить.
– День? Месяц? Год? Сколько?
– Повторяю: мне это неизвестно. Теоретически человек способен прожить в подобных условиях не больше пары часов. Но при такой толщине льда можно предположить, что блок формировался очень долго, а потому я рассматриваю любые гипотезы, даже самые безумные: шесть месяцев, год.
– Считаете, он вернётся к жизни? Сможет говорить? Расскажет, кто он? – вопросы сыпались пулемётной очередью. Майор глядел на мальчика не отрываясь, с жадным любопытством, как хищник на добычу.
– Понятия не имею.
– А что скажете о его одежде?
– Старомодная.
– Это я и сам вижу. Но она настоящая?
– Не знаю, не могу сказать.
Лицо майора скривила гримаса разочарования:
– Как-то многовато «не знаю», лейтенант. Интересно, что вы тогда вообще здесь делаете?
– Я врач, майор, и привык лечить живых. А замороженные – не моя специальность.
– Но этот ребёнок, насколько я понимаю, жив? Вот и займитесь им.
Джессоп собрался было ответить что-нибудь этакое, о чём в будущем наверняка пожалел бы, но тут в дверь тихо, вежливо постучали.
Вошёл профессор Уоррен.
– Как насчёт чашечки кофе? – предложил он доктору Джессопу, но, заметив майора, добавил: – Может, тогда отложим?
– Не стоит, – надменно бросил Оллистер. – Я уже ухожу. К сожалению, лейтенант Джессоп не смог дать мне нужных ответов. – И он вышел, протиснувшись между двумя мужчинами. Те молча взглянули ему вслед.
– Он хочет невозможного, – заметил Джессоп.
– А кто не хочет? – усмехнулся Уоррен, заглядывая в каморку.
– Располагайтесь, – махнул рукой доктор.
– Думаю, не стоит. Так что насчёт кофе?
– Сейчас, только куртку надену.
Взяв в баре кофе и пару пончиков, они уселись в глубине длинного узкого зала, напоминавшего полутёмные салуны Дикого Запада на старых выцветших фотографиях.
– Ну, как он? – спросил Уоррен, дождавшись, пока Джессоп проглотит кусок пончика.
– Ставлю капельницы от обезвоживания. И положил под инфракрасную лампу, чтобы согреть.
– Понятно, но я имел в виду состояние мальчика, – Уоррен не отрываясь смотрел на доктора, словно от его ответа зависело что-то очень важное.
– Пульс участился, дыхание стало ровнее. Но вы же, наверное, хотите знать, когда он откроет глаза и заговорит? Если, конечно, он вообще это сделает: кислородное голодание могло нанести мозгу непоправимый ущерб.
– И каковы шансы, на ваш взгляд?
– Даже не знаю. Ничего подобного ещё не случалось – во всяком случае, в истории человечества. У меня нет ни описаний, ни статистики.
– Понимаю. Но теперь, похоже, всё же случилось.
– Да уж, – буркнул Джессоп, уставившись в стену за спиной профессора, – случилось. И я до сих пор не могу в это поверить.
Кивнув, Уоррен поднялся и двинулся к выходу.
– А как же кофе?
– Просто повод поговорить.
Дойдя до двери, профессор вдруг остановился и снова подошёл к столу.
– Я всё задавался вопросом… – сказал он с тревогой в голосе. – Думаете, он… Понимаю, это может показаться глупым, но…
– Разумеется, – ответил Джессоп. – Возвращаться проще.
Ближе к обеду, когда почти весь персонал станции собрался в столовой, Уоррен снова направился в лазарет. Он постучал, но ответа не дождался, поэтому просто вошёл, стараясь не шуметь, словно там, внутри, спал маленький ребёнок и хватило бы любого скрипа или даже кашля, чтобы его разбудить.
«Ледяной мальчик» лежал на той же кровати, куда его накануне уложили Уоррен с доктором Джессопом. На его левой руке была закреплена тонкая трубка, обратный конец которой уходил в висящую вверх ногами бутылку. Над изголовьем поблёскивала красным тепловая лампа. Мальчик был одет в синюю военную форму, рукава и штанины которой доктор наскоро укоротил ножницами – получилось что-то вроде пижамы. Прежняя одежда, высушенная и аккуратно сложенная, лежала в шкафчике: как справедливо заметил Джессоп, она ещё могла пригодиться.
Профессор встал у кровати, глядя на эту маленькую форму жизни, на узкую грудь, вздымавшуюся под суконным одеялом почти незаметно, но размеренно и спокойно.
Уоррен и сам не понимал, зачем пришёл: может, просто хотел снова увидеть мальчика? «Ну вот, увидел, – сказал он себе. – С ним всё в порядке, или, по крайней мере, так кажется. Теперь иди туда, откуда пришёл».
– Почему бы вам не присесть? – голос доктора Джессопа заставил профессора вздрогнуть. Доктор жевал бутерброд, весь его халат был усыпан крошками.
Уоррен сел на стул задом наперёд, как человек, решивший надолго не задерживаться. Теперь, когда не мешал свет лампы, он заметил, что кожа мальчика приобрела оттенок вощёной бумаги, вроде той, в которую заворачивают продукты. Цвет лица, невысокий рост и общая истощённость (мальчишка словно
