Павлу необходима была эта власть, она его поддерживала в собственных глазах. Через какое-то время начиналась предалкогольная депрессия, в душе разверзалась пропасть, ниже которой не упасть. Дно вселенной.
Так и жил, объединяя в себе расстояния от самого дна до самой высоты.
Ирина Панкратова мечтала о самостоятельной концертной деятельности.
В свободное от работы время сидела за роялем по пять часов. Ее любимые композиторы: Чайковский, Шопен, Рахманинов.
Когда долго не подходила к роялю, начинала тосковать, перемогаться, как будто находилась в замкнутом помещении. В лифте, например.
Хотелось вырваться на волю. И когда открывала ноты, у нее от нетерпения дрожали руки. Тоже своего рода музыкальные запои, но эти запои не опустошали, а, наоборот, наполняли, очищали.
Ирина думала иногда: а как живут люди, которым не дана музыка?.. И любить она могла только человека от музыки, посвященного в ее веру.
Сырихи преследовали Павла, как стая собак. И случалось, догоняли, и он отсутствовал по неделе. Вот где нервотрепка: придет, не придет… А вдруг напоролся на молодую хищницу… Не устоит, только пискнет.
Эти молодые певички из шоу-бизнеса поют в коротких шортах, задница – наружу и сиськи вываливаются из лифчика. Голос – нуль, только и умеют что вертеться. «Смотрите здесь, смотрите там, может, я понравлюсь вам»…
Ксения ненавидела их биологической ненавистью, а Софья Петровна вздыхала украдкой. Лишила сына счастья. Обеспечила ему стабильность, а счастье украла. Заменила одно другим. Заменила бриллиант стекляшкой. Любовь заменила привычкой. Бедный, бедный Павел.
Все оправдывал Вова. У него должна быть полная семья, и она у него есть: папа, мама и бабушка.
А любовь… Она благополучно проходит и часто превращается в свою противоположность. В ненависть. Так что не стоит печалиться. Главное – дело и дети.
Ирина мечтала о концертной деятельности, но концерты – это мечта. А реальность – Павел. Она жила только в те минуты, когда видела его и слышала. Она неслась с ним на одной волне, и куда ее занесет – не имело значения. Только бы он. Только бы с ним. Без Павла все было холодно, темно, как в погребе. Появлялся Павел – и вокруг Куба, солнце, карнавал.
Они могли молчать подолгу, просто присутствовать в одном времени и пространстве. Они не уставали друг от друга. Наоборот. Все становилось разумным и насыщенным, как будто в суп добавляли соль и специи.
Мама Ирины беспокоилась: дочь зациклена на женатом и пьющем. Что, больше нет других мужчин?
Других мужчин не существовало для Ирины. Так… Ходят… Гомо сапиенсы. Какой от них толк? Что они добавляют в жизнь?
А Павел – это сама музыка, красота и осмысление. Он осмысляет жизнь вокруг себя и дарит это другим. Берите, если способны взять…
Ирина обожествляла Павла. Сотворила себе кумира. А ведь это грех. Но что поделать? Хочется иметь личного бога.
Иногда ее охватывала паника: а что же дальше? Дальше – ничего. Надо хвататься за весла и отгребать как можно дальше, как лодка от тонущего «Титаника». Иначе засосет в воронку. Умом понимала, но возраст любви бушевал в ней. Желание любить, продолжать род, быть верной и жертвенной. Готова была умереть за него. Слава богу, что это не понадобилось.
Часто репетировали в его доме. Это было уютнее, чем в пустом холодном зале.
Закрывали плотно дверь, а за дверью шла повседневная жизнь. Ксения ходила в тесном халате, все время что-то терла, стирала, варила. Батрачила, как домработница. Она была милая и безобидная, как кошка. Кошку невозможно пнуть, хочется погладить.
Сыночек носился по дому, как хозяин жизни, – писклявый, трогательный. Ему разрешалось все. Иногда он выходил из берегов, и тогда бабушка делала ему замечание, выговаривала со строгим лицом. Вова заглядывал в самые зрачки бабушки, искал слабину. И находил. И тогда из него исторгался победный вопль, Вова шел вразнос, был неуправляем, как Чернобыльская АЭС перед взрывом. Излишняя любовь перечеркивает всякое воспитание.
Но что делать? Невозможно же не любить такого единственного и самого драгоценного!
Ирина вела себя скромно. Ела мало. Поиграла и ушла.
Все случилось в день его рождения. Летом.
Семья была на отдыхе в Прибалтике. Далеко. Павел попросил Ирину помочь по хозяйству. Накрыть стол.
В доме осталась прислуга тетя Зина. Вместе с тетей Зиной начали хлопотать, придумывали холодные закуски.
У Ирины были «вкусные» руки. Особенно ей удавались паштеты и салаты. Она совмещала несовместимое, и получалось то, что во Франции называется «петит шедевр». Маленький шедевр.
Тетя Зина купила перепелиные яйца для украшения блюд. Они их сварили, облупили и стали пробовать. Стояли друг против друга, жевали, прислушиваясь к вкусовым ощущениям. Эти минуты почему-то врезались в память. Ничего особенного не происходило. Жевали, смотрели бессмысленно. А вот запомнилось, и все.
Дальше пришли гости, в основном музыканты с женами, певцы, критики, кое-кто из начальства.
Павел любил начальство. Расположить к себе нужных начальников – значит сделать дорогу ровнее, без ям и колдобин. Значит, получать хорошие залы и выезжать за границу. Много хорошего происходит на гладкой дороге. Главное – экономия времени. Экономия жизни.
Гости собрались в прекрасном настроении, в предчувствии реальной выпивки, эксклюзивной закуски и качественной беседы.
Мама Павла готовила незабываемо прекрасно, но в этот раз мамы не было. И жены не было. Сидела никому не известная аккомпаниаторша, молодая и никакая. А что она здесь делает?
На последних афишах они все время были вместе, а это значит: совместные репетиции, совместные гастроли. Может, любовница? Тогда почему приперлась на семейный праздник и села? Не сама же она приперлась. Хозяин позвал. А впрочем, какая разница? Водка холодная, вина – грузинские, закуски – свежайшие.
Застолье разворачивалось. Павел напился и даже танцевал. Двигался он не очень. Пузом вперед.
Всем было беспричинно весело. Самое качественное веселье – беспричинное.
Несколько раз звонили из Прибалтики. Мама волновалась: не запил ли? Конечно, запил. Но первые часы запоя – это квинтэссенция счастья. Это то, из-за чего… Потом уже проваливаешься в черный мешок и ничего не помнишь. А вначале… Небо над головой рассыпается салютом победы, торжеством бытия…
Ирина не ушла домой. Помогала тете Зине убрать со стола. Выполняла приказы Павла: дай воды, дай пепельницу, дай то, это, сядь, принеси, ляг рядом…
Ирина металась, подносила, уносила, легла рядом.
Как это случилось? Он позвал, она покорилась. Куда девалась тетя Зина? Заснула в другой комнате или бодрствовала?..
Гости ушли – это она помнила. Павел быстро заснул. И это помнила. А вот она – не спала. Любила его каждой клеточкой, каждым миллиметром своего тела. Покрывала его лицо тихими летучими поцелуями. Лицо, и руки, и плечи. Оберегала, как грудного младенца. Нежность переливалась через край. Он мог задохнуться от ее нежности. Но обошлось.
В какую-то минуту ей стало страшно: бог может отомстить за такую полноту счастья. Ирина соскользнула с дивана, встала на колени, подняла глаза и руки к небу, попросила шепотом: «Не отомсти…»
На рассвете решила убраться домой. Не хотела встречаться с тетей Зиной. Позорище какое. Ходит в дом, числится другом дома, а сама крадет, как паршивая кошка.
Ирина устала от напора любви и чувства вины. Хотелось грохнуться в свою постель и отключиться ото всего.
Ирина сняла с себя его руку и ногу. Встала. Оделась. Уходя, возвела глаза к небу, дескать: мы договорились.
Она, конечно, виновата. Но что же делать, если Павел – главный мужчина ее жизни. Больше никто. И никогда. Только с ним общая дорога – музыка. Самое неконкретное из искусств. Литература – это мысль. Живопись – это зрение. А музыка – душа. Ее не опишешь, не нарисуешь и даже не представишь себе.
Значит, у них – Ирины и Павла – общая душа. И общее тело. Как можно любить кого-то, кроме него: горячая кожа, черешневый запах, а нежность такая, как будто сама родила.
Ирина ушла домой. Она знала, что три дня Павел будет выключен из жизни. Будет пить и спать. Презренный запой, тяжелый недуг. Но сколь тяжелые недостатки, столь весомые достоинства. Патология одаренности – расплата за талант. Но лучше талант с расплатой, чем ни того ни другого. Лучше бездны и пропасти, чем равнинная скука.
Это было начало.
Ирина подозревала, что Павел не помнит той ночи. Но он все запомнил. Ее любовь пробила алкогольные слои. Павел захотел повторить близость. А потом уже не смог без этого жить.
И понеслось, покатилось…
Семейная конструкция стала разваливаться. Зашатался пол, поехал потолок, как при землетрясении. А это и было землетрясение. Ему уже не нужна была жена Ксения. Да. Крепкий тыл. Но тюрьма тоже крепка.
Ребенок дорог, конечно. Безмерно дорог, но у него впереди своя жизнь. Вова вырастет, и уйдет на зов любви, и спасибо не скажет. Даже если скажет. Стоит ли Вовино «спасибо» обесцененной и обесцвеченной жизни Павла? Как черно-белая фотография. Только при Ирине все обретало смысл и краски. Фонтаны били голубые, и розы красные цвели. И романсы, которые он пел, приобретали глубину. Павел становился равен Чайковскому и Глинке, не говоря о прочих, помельче.
