Ей много дала церковь. Именно в церкви она впервые за долгие годы почувствовала себя без страха. А настоящее улучшение началось у нее после соборования.
Мне тяжело и грустно вспоминать эту историю болезни. Передо мной встают другие лица. Например, тридцатилетняя женщина. Она до мозга костей боится своей свекрови, которую экстрасенс с дипломом целителя назвал ведьмой. Мне вспоминается маленький мальчик, о котором ясновидящая с многолетним стажем сказала матери: «Ты еще хлебнешь с ним лиха». Он стал отщепенцем в своей семье. Передо мной возникает лицо эффектного молодого мужчины, страдающего болезненной мнительностью. Ему нагадали раннюю смерть, после чего он запил. Список могу продолжать до нескольких десятков. Все эти люди в свое время стали жертвами неквалифицированных, если не сказать преступных, действий парапсихологов.
Я не сомневаюсь, что Людмила Мироновна с ее уязвимой психикой могла быть выбита из реальной жизни не только роковой гадалкой. Это был повод. Причины значительно глубже. Но с гадалки это не снимает ответственности. Это не снимает ответственности и с врача, говорящего родителям больного ребенка: «Что вы от меня хотите? Он все равно умрет». И врач, и экстрасенс, и шарлатан – любой человек способен словом внести человеку негативную информацию.
Я преподаю начинающим нетрадиционным специалистам с медицинским дипломом. И в каждой лекции говорю об этике врача, тем более врача с парапсихологическими наклонностями, ведь каждое сказанное им слово обладает большей внутренней силой и впечатывается намертво в сознание человека. А подсознание пациента уловит и жест, и интонацию, и подтекст. Травмировать человека легко. А избавить его от этой травмы далеко не всем под силу. Когда-нибудь психонейроиммунология, новая медико-биологическая наука, подведет под мои слова аргументы в виде физиологического и биохимического механизма словесной травмы.
А пока: не делайте человеку больно!
Пустота
Господи, как же пил муж рабы Божьей Екатерины! Синюшно-бордового цвета, с ввалившимися мутными глазами, он искал с утра способ напиться. Он знал все злачные места, забегаловки, притоны, а напившись, становился злым, агрессивным, бил стекла, дрался, матерился, поэтому и знала его милиция как отъявленного пьяницу и дебошира. Влетало ему пару раз по пятнадцать суток, но его это нисколько не образумило.
Дмитрий в детстве был тихим, забитым ребенком. Властная мать налево и направо раздавала своим детям подзатыльники. Когда дети дорастали лет до семи, могла и палкой ударить. А пощечины такие давала, что дети из угла в угол отлетали. И все, что накопилось у Димы в детстве – злость, ярость, ненависть к матери – обрушилось в юности на окружающий мир.
Если бы не любовь к Кате, это бы приобрело значительно больший размах. Она, тоненькая, нежная, будоражила в нем хорошие человеческие чувства. Он держался некоторое время. Но спустя год супружеской жизни Дмитрий показал себя «во всей красе». Катя была напугана, но поскольку она была терпеливой, безропотной, то смогла смириться со своим униженным положением. И только слезы по ночам были для нее способом излить свою боль.
Зарабатывала Катя тем, что шила. Днем она работала в ателье, а вечерами шила частные заказы. Ее муж всю свою зарплату сантехника пропивал, а Катя кормила семью. Дети – Таня и Андрюша – подрастали в очень напряженной атмосфере. Мать старалась оградить их от отца, скрывать его нечистоплотный вид и хулиганские выходки от них. Поначалу она даже защищала Дмитрия перед детьми, а потом говорила: «Папа болен, папе плохо…» Дети притворялись, что верят ей, а сами старались бывать где угодно, но не дома.
Так Катерина прожила с мужем пятнадцать лет. А потом она решила отметить четырнадцатилетие Танюшки. Пришли девочки из школы. Катя испекла сказочный торт. Она всё рассчитала, чтобы муж не застал этого торжества. Но, неожиданно явившись, Дмитрий повел себя, как медведь на балу. Гости быстро разошлись.
Плачущая Танюша закрылась в комнате, а отец начал ломиться к ней в комнату в обиде за то, что она не захотела с ним разговаривать. Катя, попытавшись вразумить мужа, стала между ним и дверью, и тогда он опустил ей на голову тяжеленные настольные часы в куске хрусталя – одну из немногих не пропитых им памятных вещиц. Катя, залившись кровью, упала. Таня испугалась за мать и выглянула из комнаты. Она увидела мать в луже крови и упала рядом. Дмитрий стоял над бесчувственными телами жены и дочери, ничего не понимая.
Но тут с прогулки пришел Андрей. Он в свои одиннадцать лет был развитым, сильным мальчиком. Увидев эту сцену, он бросился на отца с воплем: «Убийца! Ты убил их! Теперь убей и меня!» Андрей бил отца ногами по голени, руками в грудную клетку, даже несколько раз в подбородок и кричал, срывая голос, а потом затих. Дмитрий стоял как вкопанный и даже не пытался защититься от ударов. Соседи, пришедшие на шум, вызвали скорую. Таня к тому времени очнулась, но и она, и Андрей продолжали быть в шоке. Скорая забрала всех троих. Катю отвезли в нейрохирургию, Таню и Андрея – в детскую психоневрологию. Почему не вызвали милицию – не знаю. То ли кто-то сказал о несчастном случае, то ли Дмитрий показался чересчур трезвым и расстроенным.
После отъезда скорой Дмитрий продолжал стоять как изваяние. Соседка, ранее работавшая санитаркой в больнице, убрала комнату, вымыла пол от крови. Только тогда она обнаружила орудие преступления – часы, случайно накрытые брошенной на пол курткой Андрея. Увидев кровь на них, соседка заохала, запричитала, а потом сурово сказала: «Сам в милицию пойдешь или тебе помочь?» А потом уже мягче: «Бес тебя водит, бес. Только если Катя не выживет, тебе тоже не жить, он тебя задавит».
Так Дмитрий и остался в квартире один. Первой же ночью на него навалилось необыкновенно яркое, горькое чувство безысходности. Он захотел выпить, но не смог найти спрятанную на черный день чекушку. Дмитрий снова попытался лечь, вытянулся в постели, но сердце и живот горели, как бы выжигая внутри пустоту. Боль до утра так и не прошла, и он пролежал всю ночь, скорчившись.
А утро принесло ему новую пустоту – пустоту квартиры. Он ходил по комнатам, видел вещи жены и детей, но не слышал их голосов. Дмитрий открыл все окна в квартире. Ему казалось, что шум весенней улицы напомнит звуками пустоту, и она рассеется. Но сразу стало зябко и сыро. А из звуков донесся только шум одинокой отъезжающей машины и ветер. Тогда Дмитрий включил телевизор и радио. Но голоса были отдельно, а пустота отдельно. «Неплохо было бы поесть», – подумал он. Холодильник был полон. Дмитрий пожевал то одно, то другое и понял, что не чувствует вкуса.
Взглянув на часы, он решил, что пора на работу или куда угодно, лишь бы не быть в пустоте. Начальник очень обрадовался, увидев Дмитрия на рабочем месте трезвым, хоть и бледным. Дмитрий работал, но пустота была внутри него, и он все делал машинально.
Вечером из села приехала сестра Кати. Она понеслась в больницу, но ее не пустили в реанимацию. Катя была еще в бессознательном состоянии после операции. Ее сестра оставила какие-то продукты и, рыдая, уехала назад – у нее был маленький ребенок, которого она не могла никому поручить.
Дмитрий в страхе ждал ночи. С ночью пришла та самая пекущая боль, не позволяющая спать, не дающая даже расслабиться в постели. Наутро оказалось, что он не может есть. Жеванию и глотанию, казалось, природа его не научила. Так без еды и питья, без сна он продержался трое суток. Он ходил на работу бледный до прозрачности. «Отравился», – шептали за его спиной собутыльники. На четвертые сутки Дмитрий не смог подняться с постели. Пустота в нем и вокруг него налилась могильным холодом. И он не мог препятствовать ему.
Около полудня в дверь начали звонить, непрерывно, надрывно. Дмитрий даже не мог подать голос. Наконец дверь открылась. Это была соседка Нина Павловна. У нее были ключи, оставленные Катей.
– Живой! Слава Господу! А я думала, ты помер, – сказала она.
Нина Павловна быстро прибрала квартиру, потом спросила:
– Сегодня что-нибудь ел? А вчера?
Когда она выяснила, что четвертый день он не ест и не пьет, удивилась, перекрестилась и быстро вышла. Вернулась она уже к вечеру с незнакомым бородатым мужчиной. Он переоделся и оказался священником. «Я умираю», – решил Дмитрий.
Нина Павловна требовательно спросила:
– Грехи свои знаешь?
Дмитрий помедлил, а затем утвердительно качнул головой. Тогда священник зажег свечку, раскрыл книгу и низким красивым голосом начал молиться. Дмитрий закрыл глаза и только на вопрос священника, кается ли он в своих грехах, еле слышно прошептал: «Каюсь». Он хотел многое рассказать, но не было сил. Он выдавил из себя стон: «Дурак я». А когда священник начал говорить о прощении грехов, длинная судорога сотрясла тело Дмитрия. Затем к его рту были поднесены Святые дары – хлеб и вино – и оказалось, что он может их проглотить.
