Наконец, мое терпение лопнуло, и я нарочито громко сказала парню: «Если ты мужчина, ты должен защитить свою женщину и своего ребенка». Я это сказала с такой внутренней силой, что парень резко поднялся, выпрямился, твердо взял мать за локоть и вывел из моего кабинета. Она была так ошарашена его поведением, что даже ничего не сказала. «Господи! Дай ему силы», – сказала я, и парень меня услышал.
Третий эпизод для меня очень памятен. В рассказе этого мужчины мне увиделась трагедия. В первый момент он показался мне внешне достаточно благополучным, и держался он хорошо. Немного полноватый, в очках, лет сорока двух, он выглядел как ученый или педагог. Оказалось, что он инженер-электронщик, который создал маленькую фирму. Он давно женат, у него двое детей – мальчик и девочка. Мальчику уже пятнадцать, а девочке только два года. Жена его Лида – журналистка, из тех, которым хорошо удаются и передовицы, и репортажи, и фельетоны.
По мере того как он говорил, я поняла, с чем он пришел. Георгий, так его зовут, не верит своей жене. Ревность – то, что сжирает его с начала их близости. Георгий говорил: «Я, скорее всего, психопат. У меня какая-то мания. Но я действительно засекаю по часам время, когда она едет с работы или ходит в магазин. Я устраиваю ей допросы с пристрастием, если она задерживается где-нибудь на десять минут. Я столько лет живу семейной жизнью, но изменить себя не могу. За семнадцать лет я дважды ее сильно ударил. А количество скандалов на грани драки я посчитать не могу. Когда она устраивалась на работу, я ходил вместе с ней осматривать коллектив. Смотрел, кто ей бы мог понравиться, определял «группу риска». Однажды я чуть не прибил ее сотрудника, который в мое отсутствие заносил материалы для правки, когда она еще кормила грудью и не ходила на работу. Иногда ревность во мне так обостряется, что я избегаю интимной жизни. В тот момент меня отпугивает мысль, что жена падшая, грязная женщина».
Я печально смотрела на этого человека. Георгий напомнил мне еще нескольких таких пациентов, один из которых в свое время пытался убить свою жену – бросил в нее топор, но чудом промахнулся. Тогда я спросила:
– Так вы пришли из-за дочери? Вы думаете, что она не ваша?
У Георгия кровь отлила от лица. И он охрипшим голосом спросил:
– Так она не моя?
– Ваша, – твердо сказала я. – Что же вы мучаетесь два года?
И тогда он, как будто в трансе, вяло сказал:
– Два года и девять месяцев.
– Что, нельзя было анализ сделать? Сейчас уже есть эта методика. Почему нужно было ждать два года?
– Моя жена обещает мне покончить с собой.
И только в тот момент он раскрылся, и стало видно, какой он старый и больной внутри, какие в нем оставила следы эта безудержная ревность. Мне было его безумно жаль, так же как его семью. Но одной жалости мало. А нужно долго и упорно работать, чтобы у них изменилась жизнь.
Я спросила его:
– Вы хотите все изменить? Вы сделаете для своего будущего то, что потребует полной отдачи ваших сил?
И он тихо-тихо сказал:
– Да.
В следующий раз он пришел со своей женой. Она была похожа на брошенного котенка, более всего требующего жалости и ласки. Можно только представить, какими затравленными глазами эта в конец запуганная крохотная женщина всю жизнь смотрит на мужа. Было еще одно «но». После того как во время предыдущей встречи Георгий назвал ее фамилию и газету, в которой она работает, я случайно наткнулась на ее материал. Тогда я высоко оценила ее стиль и поняла: Лида жива все это время только потому, что у нее есть дети и работа. И в работе она чувствует себя как рыба в воде. Но если даже сейчас, когда Лида вышла на работу после декрета, она говорит о смерти, дело плохо.
Я слушала их вместе. Я слушала их порознь. Сюжет их жизни был понятен сразу, а новая информация только делала его ярче. Наслушавшись этого кошмара, насытившись им до глубины души, я сказала: «Хватит. Надо все менять». Хорошо то, что Георгий представлял меру своей вины и меру ответственности за семью. Плохо то, что это длится столько лет, что у неврастеников родителей выросли и растут неврастеники дети, что их сын не приобрел друзей, что их дочь кричит каждую ночь.
Я решила «ударить» одновременно с двух сторон. Я показала им духовный путь. Лиде он был уже знаком. Библия всегда лежала в ее изголовье. Георгий пошел за ней, как беспомощный слепой щенок, который инстинктивно чувствует добро и защиту, исходящую от матери. Их духовным отцом стал прекрасный священник, имеющий собственную семью, способный на ее примере давать хорошие житейские советы и учить жить по-православному. Георгий шел на первое причастие в страхе и отчаянии. Эмоции не позволяли ему быть самим собой. Только во время четвертого причастия он ощутил великое благословляющее Нечто.
Параллельно я взяла их всех: Георгия, Лидию и их двоих детей – на психосоматическую терапию, занимаясь одновременно их телесными болезнями, психоанализом и психотерапией. У меня внутри было чувство сильного цейтнота. Я боялась, что не успею им помочь, что может произойти кризис с неконтролируемыми реакциями. И в то же время я дала им надежду. И надежда согрела их отчаявшиеся сердца.
Они повенчались. Только к середине следующего года выяснилось, что у Лиды уже не начинает учащенно стучать сердце от страха при виде своего мужа.
Сны
За неделю до встречи с Наташей мне начали сниться неожиданные сны. Тот период жизни был для меня утомительным. В такие моменты сны мне снятся редко и по сюжету напоминают продолжение рабочего дня. Поэтому сны иные – солнечные, красочные, карнавальные – оглушали меня предчувствием чего-то неведомого. В кипении жизни сонного видения многое настораживало: лица были совершенно незнакомы, я чувствовала некоторую неловкость. Позже я присмотрелась – некоторые лица были живыми, а некоторые – нарисованными, сияние было блеском мишуры, листья, цветы – увядающими. Я не могу сказать, что сны были неприятны, но они превращались в один большой знак вопроса. Они воспринимались как загадка, головоломка.
Я отношусь к снам сложно. Во сне человек более всего уязвим для бесовских сил. Но сам Господь через сон может дать человеку знание. Большинство же снов – игры подсознания, укрощаемого днем и освобождающегося ночью. Сны-знаки или видения редки чрезвычайно и помнятся человеком всю жизнь. Искушения, испытываемые во сне, иногда легче преодолевать, если правильно их понять. Я не люблю сонники. И, пытаясь прокомментировать сон, учитываю скорее настроение, общее впечатление, чем конкретные предметы, явления, события. О карнавальных снах у меня осталось впечатление, что они искусственные, мертвые, специально оживленные декорации, или, одним словом, – театр.
А потом пришла Наташа. На вид ей было не более тридцати лет. Круглое славянское лицо с длинными пушистыми волосами, розовая помада, строгий деловой костюм. Она мне понравилась. И я стала задавать вопросы:
– Наташа, я думаю, что вы пришли не с проблемами здоровья.
– Да… Я затрудняюсь сказать. Возможно, дело в моей психике. Мне кажется, что я схожу с ума…
– Очень смелое заявление. Давайте вы расскажете о своих симптомах, а я уже сама решу.
– Хорошо… Началось это пару лет назад. Видите ли, я с детства была впечатлительной. Я могла рыдать над больным котенком. Мне было всех жалко: бабушку старенькую, девочку с гипсом на руке, тетю с тяжелыми сумками, пьяного дядю, лежащего на дороге. Потом у меня был момент, когда я ожесточилась. Отец ушел из семьи. Мы остались с мамой вдвоем. И я ужасно разозлилась на отца. Я порвала все его фотографии. Я выбросила вещи, что он мне дарил. Даже мою любимую книгу сказок с красивыми иллюстрациями. Однажды я так увлеклась этим разрушением, что не заметила, как в комнату вошла мама. Она расплакалась, увидев, как я, растрепанная, с красными пятнами на лице, неистово уничтожаю платье, подаренное папой накануне. Мамины слезы меня остудили, и я больше никогда ей не показывала бурю своих эмоций. Мне было одиннадцать лет. И до сих пор со мной что-то неладно.
– Что же именно? Что мешает вам жить?
– Я хорошо училась в школе и институте. На работе меня уважают. У меня есть подруги. Внешне я достаточно благополучна. Но семью я не создала и не чувствую, что когда-нибудь ее смогла бы создать. Первое предложение о браке мне поступило в двадцать один год. Сергей мне нравился. Мы были близки. Но уже тогда я поняла, что никогда не смогу доверять ни одному мужчине. Умом я понимаю, что это глупость. Но подсознание мое сильнее меня. Я внутренне уверена, что когда-нибудь окажусь такой же отвергнутой женщиной, как моя мать.
– Вы не пытались обратиться к психологу, к психоаналитику?
– Да, я пыталась. Но, очевидно, я попадала не к самым лучшим специалистам. Один психотерапевт даже пытался предложить стереть у меня из памяти ту детскую обиду. Но я же понимаю, что с воспоминаниями нельзя так легко обращаться, что они – часть меня и без них я перестану быть собой.
