В десяти метрах от лабаза, в овсах, растянувшись, как в сладком сне, лежал убитый медведь. Не зря Макар числился самым лучшим стрелком на деревне, хотя и не был профессионалом-охотником.
МАМАНКО
Жили на Кенозерье три брата: Иван, Победа и Маманко. Первые два были обычные мужики, а третий — чудак. От чудачеств его часто страдали и близкие, и чужие люди. В двадцатые годы, когда начались гонения на духовенство, Маманко был первым в рядах местных безбожников. Было ему в ту пору уже за пятьдесят. Но хулиганил он — молодым не угнаться.
Дьячку пришлось завести собачку
Особенно страдал от выходок Маманка деревенский дьячок. Однажды его овцы зашли в открытые ворота усадьбы безбожника. А тот не преминул сделать пакость: переловил всех овец и большими ножницами отстриг им уши, а потом отнёс их хозяину и ещё высобачил того как мог. В зимние морозные ночи у дьячка часто примерзали уличные двери. А это значило, что ночью здесь побывал с ведёрком воды негодник Маманко. В Святки безбожник (опять же ночью) лазил на крышу избы дьячка и железным листом или небольшим чураком прикрывал трубу. Утром жёнка затопляла печь, а дым-то весь в избу шёл. Мучения бедолаги кончились только тогда, когда он посадил на цепь в своём огороде здоровенного пса, привезённого специально для него из Каргополя.
Вредители стёкла выбили
Был Маманко и не дурак выпить. Но в этом деле соблюдал экономию. Не потому, что жадность обуяла — просто натура не позволяла быть расточительным. Брал кринку из-под молока, выливал в неё чекушку водки, крошил туда кусок житника (домашний хлеб) и хлебал деревянной ложкой крошёнку. Пьянел с одной чекушки. Тут уж берегись жена — убегай с детьми к соседям. А Маманко покуражится, выбьет для устрашения бедной женщины несколько стёкол в окнах и залезет в печь. Там в тепле и проспится. А утром бежит в лавку за стеклом, чтоб выбитые окна застеклить. И продавцу ещё пожалуется: «Какие-то вредители ночью стёкла выбили».
Рая молодая
Случилась в те годы с Маманком и любовная история. Приехала в деревню учительствовать молоденькая девушка Рая, красивая. Приглянулась она безбожнику, хоть он и старше её был лет на тридцать с гаком. А сблизило их безбожие. Рая читала лекции по атеизму в избе-читальне. Народу приходило не много, но среди присутствующих всегда был первый местный безбожник. Он больше всех задавал вопросов, а после вёл её домой, к себе. Ведь Рая квартировала в семье Маманка. Ей была отведена кровать за занавеской в общей комнате. При Рае Маманко не матерился, водки не пил, даже табак курил на крылечке. Да только недолго гостила красавица у безбожника. Заболела какой-то страшной болезнью, кажется, дифтерией. Увезли её по первому снежку в райцентр. И больше о ней в деревне слыхом не слыхали.
Память о Маманке
Память о Маманке сохранили моя бабка и тётки, которых давно уж нет в живых. От них я и услышал эти истории про своего беспутного прадеда Мамонта Петровича Худякова, обычного кенозерского мужика. Правда, по крови он мне родным не был, так как дед мой, Михаил Мамонтович, был отчимом моей мамы Анастасии Степановны. Может быть, я что-то перепутал, рассказы-то эти я слушал в детские годы. Пусть простит меня мой чудаковатый предок, если что не так.
А вспомнить его мне сам Бог велел. Ведь в детстве меня не называли иначе как Вовка Маманков. И я не обижался на такое прозвище.
НА ПОЛЯНКЕ ЗА КУСТОМ — КОРОВА С ПОДНЯТЫМ ХВОСТОМ
Внук Ронька ещё несмышлёнышем был — лет пяти. Приехали мы с женой в родную деревню Рыжково летом, и он с нами. Ночевали там первую ночь, а на второй день он с утра заканючил: «Пойдём в лес дремучий! Хочу в лес дремучий!» Раз внук просит — надо идти.
Пошли втроём. Впереди по тропинке внук бежит, за ним — бабушка с корзинкой под грибы, и я с фотоаппаратом сзади вышагиваю. Вокруг поля, заросшие клевером и ромашкой. Небо синее, безоблачное. Солнце июльское высоко стоит.
До леса по полям больше километра идти. Ронька через каждую минуту спрашивает: «Где же лес-то дремучий?» «Скоро, скоро!» — успокаивает внука бабушка. Вот тропинка кончилась, и мы вышли на пропаханную гусеничными тракторами дорогу. А там и до леса оказалось рукой подать.
«Ура! Лес дремучий! — закричал восторженно внук. — Здравствуйте, медведи и волки! Это я, Роня, приехал к вам!» На приветствие, конечно, никто не отозвался. Но Роньку это не смутило. «Это ещё не лес дремучий. Правда, дед?» — искал он поддержки у меня. Мы стали высматривать грибы. После недавних дождей, тёплых и обильных, первыми выскочили из земли на солнышко яркие красноголовики. Ронька, найдя свой первый боровичок, сразу позабыл про лесных зверей и никак не хотел класть гриб в бабушкину корзину. Нёс его, как букетик цветов, в руке.
Мы вышли на зелёную полянку. Там щипала траву корова, видимо, отбившаяся от пастушьего стада. Ронька сразу же ко мне с вопросом: «Дед, а что тут корова делает?»
В это время бурёнка высоко задрала хвост, из-под которого стали валиться увесистые плюшки. «А что, ты не видишь? — говорю внуку. — Корова какает». А он мне: «Кто же ей попу-то вытирать будет?» «Никто, сама хвостиком подотрётся», — удовлетворяю Ронькино любопытство я.
Внук, чем-то озадаченный, долго размышляет, потом говорит мне: «Хорошо, дед, что у нас с тобой хвост не растёт. Без хвоста лучше, у бабушки стирки меньше…»
НАДЬКА И КОМАРЫ
Рассказ земляка
Взаправду пути к семейному счастью неисповедимы. Вот какая история приключилась со мной. Теперь-то у меня уже три сына. А в то лето мы с Люсей были ещё бездетны. Жили в деревне. В июле приехала к нам Люсина подружка из города, Надька, красивая, шельма, картинка, одним словом. И решили мы втроём махнуть на рыбалку, на лесное озеро, с ночёвкой.
Посадил я милых дам в мотоциклет и рванул по лесовозной дороге до заветного места. Знал, что рыбалка будет толковая. Еду, нет, лечу, как петух, гордый, с двумя красавицами под крылом. Моей-то Люське тоже красоты не занимать. Но втемяшилась в мою бедовую головушку паскудная думка: переспать с городской девахой. Ведь (как я рассуждал, насмотревшись телек) всё это у них там в городах делается легко. Без проблем, как говорится.
Порыбачили славненько, уху из окуней сварганили. Дело уже к вечеру. Сидим у костра. Бутылочку допиваем. Люська с Надькой о своём чём-то тараторят, кости подружкам перемывают. А мне мыслишка моя подлая не даёт покоя. Думаю, как бы всё обтяпать, чтоб комар носу не подточил, то есть втайне от жёнушки. Кстати, о комарах-кровопийцах. Эти лютые твари и надоумили меня, подсказали, так сказать, путь к решению моего коварного замысла. От гнуса ведь в летнюю пору в лесу спасенья нет. Днём ещё комар не так страшен, особенно на берегу большого озера. Но к вечеру он морду тебе своротит до неузнаваемости. Ищи какую-нибудь щель и заползай в неё или сиди у костра с красными зенками да душись дымом.
Я хлебаю уху и соображаю: ведь заедят, проклятые, нас. И вдруг осенило: в каком-то километре от нашего лежбища, выбранного для ночлега, есть старая охотничья избушка. Ликую: там и спасёмся от комарья, там и Надька будет моя!
В избушку мы пришли, солнце уже заходить собиралось. Я шустриком растопил камеленку, чтоб выкурить всякую нечисть да живым духом напоить помещение. Широкие нары, сколоченные из грубых плах, были покрыты свежим сеном. Кто-то совсем недавно здесь ночевал. Когда изба стала готова к приёму гостей, я позвал своих спутниц, мающихся от комаров, на ночлег.
…Была полночь. Лежу я на краю нар, рядом жена посапывает, а у стенки — Надька, думушка моя, тоже носиком посвистывает. Сморило их сразу. Как-никак с дому в восемь часов выехали, двадцать с лишним вёрст в моей таратайке тряслись, да ещё сколько потом на солнышке жарились. Маленькое окошечко я специально тряпкой завесил. Ночи-то ещё белые — на Севере живём.
Незаметно и сам вздремнул. Очнулся от нудного комариного писка. Разбудил, зараза. А мыслишка-то моя поганенькая вместе со мной проснулась и прямо в голову ударила. Сон как рукой сняло. Ну, пора приступать к делу. Слез с края нар и осторожненько пробрался к стенке и на коленях — снова на нары. Подвигаюсь, подвигаюсь, подвигаюсь. Даже потряхивать стало, мужик-то я был в ту пору очень застенчивый. Наконец-то! Прижался всем телом к Надьке, а она ничего, даже не шевельнулась.
Обнял её тихонечко и переворачивать стал к себе личиком. Потом и до губ её добрался. Она ответила на мой лёгкий поцелуй. Дальше всё больше. Страшусь, что Люська проснётся. Моя любовь будто поняла мою нерешительность. Слышу сладенький шепоток в моё ухо: «Не бойся, её нету». «А где?» — шепчу ей, а сам трясусь от желания. «Да пошла поудить», — слышу в ответ. Башка моя совсем свернулась набок: вот подфартило так подфартило!
