— Имеет ли уважаемый турист гостиничный ваучер? Предъявите!
— Извольте, сер! Их есть у меня. — И предъявил.
— Почему уважаемый турист не имеет обратного билета? Не намеривается ли означенный турист остаться в Греческой республике на постоянное место жительства? Или проследовать незаконно в иное государство Содружества?
Смотрит на меня пронзительно, морда рыжая, сверлит глазками рыбьими. А ещё грек! Подноготную мою, типа, насквозь видит. Всё гадкое обо мне знает. Вплоть до того, как я на детском утреннике в штанишки написял. И уж он-то не попустит. Щаз завернёт нахрен, в обратку, и жалуйся православный, папе римскому. Корсакову. Мент позорный.
— Потому, что из Греческой республики, означенный турист намерен вылететь на личном самолёте, который, означенный турист и намерен приобрести в означенную собственность в вашем чудесном городе. А чё, нельзя, типатут, у вас самолёты закупать в личную собственность?
— Господин намерен обрушить в Нью-Йорке ещё, что-либо высотное?
Не понял! Это что, местный юмор?! Полицейского типа?!
А мент улыбается мне уже почти по-человечески и спрашивает, через толмача, само-собой:
— Вы имеете в виду самолёт, принадлежавший господину Фокаиди? Cessna-208B? Речь идёт именно о нём? О других, выставленных у нас на продажу, я ничего не знаю.
— Да, я намерен купить именно такой самолёт, Cessna-208. Только владеет им госпожа Катерина Фокаиду, насколько мне известно. По крайней мере, письмо, полученное мной, подписано этим именем. Они, что — родственники? Фамилии очень уж похожи.
— Госпожа Фокаиду — вдова господина Фокаиди. Это как у русских Иванов-Иванова. Фокаиди-Фокаиду. Женское окончание фамилии. А Теодор Фокаиди был моим близким другом. Пусть земля ему будет пухом. И на этой Цессне мы с ним постоянно летали на рыбалку. Где только не побывали, пока он не заболел. На островах рыбачили каждый выходной. В отпуск, если совпадал, летали даже в Исландию и Канаду. За десять лет, где только не довелось побывать! Даже в России были зимой. В Архангельске, на медвежьей охоте.
Нет, ты поглянь! Ты смотри, по-человечески заговорил. А я уже кутузку обживать собрался. Я под это дело одеться успел и баулы свои укладывать принялся. Этот рыжий помогать взялся, что вообще в сознании не укладывается, и разговор продолжил:
— Вы знаете, как добраться до дома госпожи Катерины? У вас есть её телефон? Если возникнут какие-то проблемы, вы просто обратитесь ко мне. Моя смена заканчивается в 18:00. Если вы немного подождёте, я вас подвезу.
Ну, отец родной просто!
— Но, — робко заметил я — госпожа Фокаиду должна была встречать меня сегодня здесь, в аэропорту.
Рыжий встал как вкопанный и стремительно побледнел.
— Вы имеете в виду, что госпожа Катерина всё это время ожидает вас? Я пропал, она никогда не простит мне, что я посмел принять её гостя за наркокурьера! Бегом! Скорее!
Мент подхватил мой рюкзак и рванул по коридорам. Я за ним. Вылетели в зал ожидания, рыжий быстро огляделся и побледнев ещё сильнее, устремился к женщине в чёрном, на ходу размахивая руками и рюкзаком, и что-то вереща по-гречески с оправдательными интонациями. Подлетел, бросил мой рюкзак на пол, и ручку лобызать полез. Дама сердилась, и раздражённо выговаривала рыжему, стуча тому пальчиком по лбу. Тот кланялся, и судя по всему, извинялся. Из всего этого диалога я уловил только слово "Костас". Видимо так звали рыжего. Получив последний щелбан, рыжий Костас осклабился в мою сторону, поклонился и ускакал. Вероятно, на рабочее место. И мы остались с госпожой Фокаиду наедине. Если такое можно сказать про аэропорт с изрядным поголовьем галдяще-прямоходящих.
Дама показала пальчиком в табличку, висящую у неё на груди, где русскими буквами было напечатано — "Виталий Ружейников", и спросила по складам:
— Мистер Рю-джей-ник-офф?
— Иес! Козырнул я знанием иностранных языков. Ай эм, и есть! — И спросил в свою очередь:
— Катерина Фокаиду, мэм?
— Exactly.
"Догадаться было трудно… " — подумал я и тоже полез ручку целовать, по примеру рыжего мента. Ручку она мне дала и я деликатно приложился. Крестик вывалился из-за пазухи, увлекая за собой цепочку. Цепочка ловко оделась мне на подбородок, намертво заклинив всякую способность шевелить нижней челюстью. Разогнулся я и стою дурак-дураком, держа в своей левой ладони её ладошку, в правой — чемодан, и лишённый всяческой возможности коммуникации. Слова молвить не в состоянии. Поскольку челюсть цепочкой блокирована. Принялся я цепь златую и символ веры за пазуху, на место запихивать, прямо с чемоданом в руке. Никак не возможно. Левой всё за руку её держу. Не отпускаю. Отняла она у меня веточку свою. И на место крестик мой определила. Смотрит строго так на меня, лишь глаза за вуалью улыбаются. Оглядела с ног до головы и опять вопросы задаёт:
— Вы тоже носите траур?
Это о чём это она? Мурнинг? Траур? Вы…also… тоже…траур… носите?
— Нет! Люди в Чёрном. Третья серия.
— Восхитительно! — восхитилась дама. Do you speak English?
Ну, хоть это-то понятно. Вытащил из кармана карточку очередную. Предъявил. "I do not speak English. I also do not speak Greek, German, Chinese, Swedish and many other languages. But, I can speak Russian. Sometimes."
Прочла, прыснула в кулачок. Оглядела снизу вверх мои метр семьдесят пять еще разок, и говорит:
— Хорошо. Идёмте. Следуйте за мной.
И пошла себе прочь. Но "Let's go" это, я тоже понял. Мы фильмы со Шварцем тоже смотрели. Не вовсе уже дикие. Она впереди каблучками цокает, я следом, с рюкзаком, ноутом и чумоданом. Со стороны смотреть — бой гостиничный. Носильщик. Вышли мы на улицу, налево пошли. На меня сразу жара отдохнуть присела и придавила слегка. Ветерком её тут же сдуло, унесло куда-то. Запах. Я запах такой лирический только в Анапе чуял. Пахнет зеленью, пылью перегретой солнцем, цветами и морем. И от запаха этого хочется жить. И совершать свершенья.
За мыслями этими спустились мы по лесенке с пандуса на землю и в арку прошли. И почитай на лётном поле оказались. Но на поле не пошли, а пошли мы направо по дороге асфальтированной. Слева — поле лётное, перрон, рулёжки, справа — автостоянка закрытая. Метров триста. Мимо одной автостоянки прошли, а на другую свернули. Подошла она к "мерсику" красному, двухдверному, багажник открыла и ручкой сделала. Выгружайся, мол. Чтоб я с ней спорил? Покидал барахло в багажник, захлопнула она его, и дальше пошла. Ну и я следом, как бычок на верёвочке. И разглядываю, ибо есть что поразглядывать.
Идёт она впереди, стройная, походка лёгкая такая. Шляпка на ней шёлковая чёрная, формой вроде канотье, с вуалью. Блузка и юбка шёлковые, тоже чёрные. Юбка просторная, длинная, ниже колена. Лодыжки тонкие в чёрные чулки (не, ну могу же я предположить, что это чулки, с кружевными широкими резинками под пояс?) затянуты. Туфельки черные и каблучок будь здоров, недаром у нас глаза на одном уровне оказались. Ветерок морской, юбкой играет, бесстыдник эдакий. Точно, чулки у неё! А не колготки! Всё строго, стильно. Скромно и оглушающе. На неё глядя, в утешители легко угодить. Пожалеть вдову… со всей силы. Со спины посмотреть — пионерка. А ведь ей, скорее всего, за тридцатник уже. Если присмотреться. Морщинки-то у глаз я приметил, невзирая на вуаль.
И ведь чует она спиною взгляд мой. Спина сразу прямая и походка вдруг эдак, от бедра, характерная такая. И заиграли мышцы, что выше бёдер, заволновались. И выгодно подчеркнулись. Идёт она, каблучками по бетону щёлкает, а я, если скромно выразиться тоже — но едальником. Это самое. Щёлкаю. И чувствую я, как со мной вдруг конфуз начинает происходить. Ёпрст! Вот уж некстати! Ведь четвёртый десяток на половине, а как мальчишка. Ох, стрём-то какой, мои маленькие радиослушатели! Дать бы кое-кому по башке за тупость и несвоевременный энтузиазм, да место больно открытое, неудобное. Совсем неохота мне привлекать к своей персоне внимание странными жестами.
В ангар она зашла, я за нею по стеночке шмыгнул. Тут тень мощная после солнца, так я в неё. А может мне стать в позу "пенальти"? Вдруг и не заметит? Нет. Заметила, точно заметила, снова в кулачок прыснула. Труба — дело! А уж не этого ли она добивалась, походкою своей? А вдруг это провокация? Подозрительно мне, мои маленькие дорогие радиослушатели! Перестала она меня взглядом компроментировать, повернулась, жестом широким указала на стоящий в дальнем уголке аэроплан и прорекламировала:
— Вот этот самолёт! Будете осматривать?
Да уж, вижу! Не слепой, поди! Так, о чем это она? Инспектид? А як же ж!
— Яволь, майне фрау! — Опять, опять она в кулак свой хихикает! Вот ведь вдова смешливая мне какая попалась. Сначала разводит на косячок и ржёт потом втихомолку. Ладно, замнём пока для ясности.
Я, как самолётик разглядел, так даже спинной мозг у меня в нужную сторону заработал. Первое, что в глаза бросилось — шесть иллюминаторов по борту. Не восемь, а шесть.
