Тут Чарли вспомнила о том, что все же у нее, у Чарлиз Горн, кое-что было. И оставалось самой ценной вещью для нее, подаренной отцом.
– Есть… шпага, – произнесла девушка, а у самой на глазах налились слезы от мощной волны смешения эмоций любви и горечи, утраты и светлой памяти, боли и счастья одновременно. – Подойдет?
– И она стоит целого быка?
– Конечно, – слезы, заволокшие глаза, сразу прошли, уступив место лучезарному оживлению. – Боевая, в отличном состоянии, словно новая, впрочем, испытанная храброй рукою. Ее клинок выкован самым лучшим кузнецом столицы во времена ее расцвета.
– Где она? Пожалуй, я отдам тебе быка взамен на нее.
– Хранится подле амбара, что на той стороне, во владениях графа Эсми. В месте, где старые вилы облокочены на постройку, нужно раскинуть копну соломы под ними. Она там, завернутая в ткань…
– Хорошо, – прервал ее мальчик, вставая. – Я верю тебе. Бык твой.
Он замолчал, словно обдумывая что-то. Чарли, затаив дыхание, ждала. Ей казалось, что он уплывал от нее, хотя находился рядом. Нет, он не мог этого сделать, хотя она и боялась сейчас этого больше всего на свете. Не мог, вот так, зародив надежду и заставив пойти за собой, раствориться в воздухе.
– А если бы нужно было покинуть пределы владений Таундера или Томплинсона, ты смогла бы это сделать?
Она молча, но с усердием кивнула головой.
Она видела в нем шанс. Единственный на всю свою жизнь и один на десятки тысяч, что выпал ей. И даже если этот ребенок, право, негоже так думать, бредит или смеется над ней, она все исполнит, как он велит. Потому что каждое его слово идет в унисон с сокровенными мыслями, что пульсируют в ней.
– Так часто человеку приходят вести, а он реагирует на них не должным образом либо совсем отрицает, когда многие из них – шанс для него. Тот шанс, что может повести жизнь в правильном направлении, не оставив даже тени сомнения. Сколько раз можно было использовать возможности, но ты, к примеру, всегда игнорировала их, если они были связаны с отдалением от родного дома. Ты забыла, что иногда, для движения вперед, необходимо отойти от привычного и начать сначала. Ты боишься оставить близких людей. Ты боишься движения. Но только оно способно помочь достичь прогресса, не дав завязнуть в стоячей воде… – он замолк. – Будет весть. О том, кто нуждается в твоей помощи, а в какой, ты поймешь, если услышишь. Если дашь возможность услышать самой себе. И участие в этом посильно тебе. Во всяком случае, я надеюсь на это.
– Конечно, я… – поспешила заверить его Чарлиз.
Он перебил ее.
– Но помни – только праведные твои действия и помыслы смогут помочь и самой себе открыть знание собственной жизни, ее счастье и истинное назначение. Оставайся до конца нравственно чиста и непредвзята. Обратное сбивает с пути, утягивая в омут с головой. И помни – главную роль в твоей жизни будут играть новые лица, потому нужно научиться жертвовать собственной персоной для счастья других людей. Сможешь ли?
– О… – лишь протянула Чарли, хотя хотелось дополнить: «Ты просишь слишком многого, а я не уверена, что смогу, я не такая, я слабая…» Но Чарли промолчала, опасаясь, что поклонение своим слабостям лишь скорее поставит крест на ее жизни.
– Не сомневайся, – только и успел произнести отрок, как неожиданный и протяжный стон быка, стоящего позади нее, испугал девушку.
Лишь на мгновение обернувшись на него и убедившись, что он по-прежнему на своем месте, привязанный, живой, только замученный жаждой, развернув голову обратно, к собеседнику, Чарлиз обнаружила, что стоит под дубами посреди поля совершенно одна.
Ничего не происходило вокруг, кроме того, что солнце вкрапляло в ее волосы золотые нити, а ветер играл ими. Вокруг, на расстоянии нескольких сот метров не было ни души, кроме пасущегося чахлого животного.
«Что это было… Кто это был? Был ли? Что я говорила?» – мысли хаотично путались в ее голове, но одна преследовала ее непреклонно. Повиновение и страх перед незримым, но великим и спасающим, первый раз в жизни завладели ей.
«Будет весть…»
Глава 5
Оставив быка на скотном дворе, среди остальных домашних животных: десятка кур, общипанного петуха и одной старой коровы, Чарлиз помчалась со всех ног к знакомой высокой ограде дома, на лету скинув грузные башмаки, чтобы добежать быстрее. Не раздумывая девушка смело вбежала в гостиную, не боясь потревожить душевный покой миссис Хамвилл, по воскресеньям уезжавшей с Георгом в Томплинсон на службу. Тетушка всегда сопровождала мать с сыном, помогая ей с ним.
Чарлиз знала, что дома оставалась только Элиза, единственная служанка в доме, у которой она жаждала узнать хоть какие-то новости, что могли появиться в ее отсутствие и пролить свет на загадочные слова недавнего собеседника.
Забежав в гостиную и увидев тетю, сидящую в кресле у окна, вместо прибирающейся горничной, Чарли, резко остановившись и побледнев, спросила:
– Тетушка, что случилось?
– Что? – недоуменно переспросила та.
– Почему вы не на службе? Что-то со здоровьем? Вас отвезти к лекарю? Говорите куда!
– Что с тобой, Чарли? Долгие прогулки в одиночестве, коими ты увлечена по выходным, имеют на тебя слишком дурное влияние, – тетя радостно-обеспокоенно вглядывалась в дышащее здоровьем и легким загаром лицо любимой племянницы.
– Я совершенно здорова и не поехала с Энн лишь потому, что хочу побыть с тобой, милая, – она склонила голову набок. – А еще нам нужно ее дождаться и поговорить всем вместе. Ее предложение определить тебя на летнее проживание в садовый домик, что не ближний свет, меня смущает, – она покачала головой.
– Что? – теперь пришла очередь удивляться Чарлиз, со вчерашнего вечера не знающей о прогрессирующих планах дальней родственницы. Лицо ее выразило недоумение, а сердце с ноющей болью потянуло вниз.
«Может быть, весть эта и есть переезд? – подумала она, – «…иногда, для движения вперед, необходимо отойти от привычного и начать сначала…», «…оставить близких людей», «…научиться жертвовать собственной персоной для счастья других…» – все сходится».
– Не стоит затевать разговор, дорогая тетушка, – девушка присела рядом со старушкой, опустившись в кресло. – Зная вашу натуру, которой, я полагаю, чуждо возвышение собственных интересов и мнений над другими и много ближе спокойствие в доме и на душе – перемены решения миссис Хамвилл мы вряд ли добьемся. Если вы избрали молчание вчера, значит, это было лучшим из возможных действий, даже на нынешний момент. А мне остается только полностью покориться ее решению. Мне, уже собравшейся искать приюта в домах Томплинсона, можно счесть за удачу разрешение прожить лето в садовом домике, потому не беспокойтесь за меня, – произнесла Чарли всепрощающим тоном.
«Выходит, миссис Хамвилл глаголит то, что считает Господь», – заключила она и удивилась сама этой мысли. То, что вчера Чарли считала несправедливым гонением, теперь оказалось истиной, которую она готова была безропотно принять и покориться.
– Я пойду собирать вещи и скажу Элизе поставить чай для нас, – она улыбнулась и пошла из комнаты.
Тетушке было больно смотреть на девушку. Сердце ее разрывалось между миссис Хамвилл и племянницей, но она в самом деле не могла сделать выбор. Неотапливаемый деревянный сарайчик на краю ее земель сильно смущал тетушку, особенно при стоящих майских прохладных ночах. И хотя она любила их обеих, так же как и Чарли, в глубине души была полностью зависима от влияния миссис Хамвилл, считая более молодую женщину значимей себя и безропотно подчиняясь ее советам, что та давала по любому поводу и без. Из-за этого неосознанного влияния и родственных связей она никогда не смогла бы высказаться против ее слов или дурно о ней подумать, лишь подтверждая курьезное правило жизни: слова безусловных, непонятно как ставших авторитетными персон, лишь вторящих тому, что говорят вокруг, или вовсе противоречащих истине, всегда принимаемы, слышимы и возвышены до фанатизма.
Тетушка Чарли, ничем не отличаясь от большинства, не могла судить, а тем более осуждать поступки своего идола, хотя, возможно, в каком-то самом дальнем уголке души ей казалось несправедливым решение Энн Хамвилл, но с ним она ничего не могла поделать. Не могла же она выставить из дома ее и маленького «внучка», как назвала тетушка полусиротку Георга?
Поэтому она молча смотрела на удаляющуюся, ссутулившуюся, будто от непосильного гнета или прибавления десятка лет, Чарлиз и захотела хоть чем-то порадовать ее за последнее время.
– Ах, да, Чарли, совсем забыла! Тебе письмо. Из дворца, моя милая. Хоть и очень хочется, я не вскрыла его, храня до твоего появления как зеницу ока!
– Тетушка, как это неважно сейчас, вы даже не представляете! – в сердцах ответила Чарли, находясь и желая находиться на пороге очищения, новой страницы своей жизни. Ее уже ничего не волновало, за исключением желания насладиться ощущением смирения, пусть горького и незаурядного, но уже принесшего с собой умиротворение, соединившегося с еще не затянувшейся болью.
