– Все не так просто, как может казаться…
Ну конечно! Вот и крыть ему не чем! Значит, я угадал.
– Бабник! – бросил я ему, снова уткнулся в подушку и отвернулся к стене. – Уйди! Не хочу тебя видеть!
Мне все стало тогда понятно. И про Андрея, и про маму, и почему она его выставила, и почему тетя Настя его терпеть не могла. И ведь не надо было быть сильно умным, чтобы понять. Достаточно было просто посмотреть на Андрея – бабская мечта как она есть: красивый, модный, при деньгах. Как же я, наверное, ему малину испортил своим появлением! Ну и ничего – пусть помучается! Еще скажу, что и нечего даже начинать к нам домой баб своих водить, – думал я. Я представил, что у него наверняка не одна была, и не две. Меня прямо такая злость переполняла, что я, лежа на кровати, бил ногой стену.
После того вечера мы не разговаривали с Андреем два дня. Я ненавидел его и даже сказал, что больше никогда в жизни его «отцом» не назову, пусть даже не мечтает.
– И больше об этом не говорим! – заявил я жестко на третий день за завтраком.
– О чем? – в общем-то, справедливо не понял Андрей.
– О том, как ты изменял маме!
Он кивнул едва заметно и опустил глаза.
Так мы навсегда закрыли тему того, почему и как он нас бросил. Для меня тогда половина мира рухнула, потому что я узнал, что папа не был таким уж конченным подонком и не оставлял нас без денег, что не было никаких «бесплатных мест» в спортивных лагерях, как врала мама, что мама вообще мне много о чем врала. Но и то, что Андрей сильно обижал маму, гуляя, отодвинуло его с линии моего доверия, к которой он успешно приближался последние пару лет. Мама сама себя никогда, как мне казалось, не любила, у нее была целая куча комплексов, и теперь я понял, почему. Наверное, она жутко обрадовалась, когда Андрей женился на ней, а потом горько разочаровалась в его любви. Все же он был сволочью. Все же я мог понять маму, мог как-то теперь оправдать ее нежелание говорить об отце. Ничего святого не было в нем. Конечно, он изменился, но меньшим козлом это его не делало.
Где-то через пару месяцев произошел еще случай, который раскрыл Андрея как странного и на редкость непредсказуемого человека, ценившего свои принципы больше всего на свете. Впрочем, тут еще наша класснуха – никак с него не слезала. Так что, я думал, может, и она ему что-то напела. В общем, все из-за Олега Канарейкина. И ведь фамилия же – ну специально не придумаешь для такого чмошника, как он! Канарейкин, блин – почти Сергей Пенкин! Короче, все дело в том, что Олеженька наш был педиком. И таким, прям, противным. Гадким, манерным, изнеженным типом. И вроде как, может, всем нормальным пацанам было бы по фигу, кто там ему нравился, если бы он не выпячивался и не говорил так, и рукой так не махал на всех. Фу! И сказать, что мы его поддевали или дразнили уже почти год, тоже было бы не правильно. Мы его просто безбожно унижали. Да потому что, черт, нам было по пятнадцать лет, мы трындели о телках целыми днями, мечтали полапать грудь, а у этого уже, видите ли, ориентация там какая-то сменилась! Ты сначала с девками-то попробуй, честное слово, а потом уже свой непредсказуемый выбор выставляй на всеобщее обозрение!
– Эй! Кенор! То есть, пидор! – я бросил в него скомканный листок после урока русского. – Чего как сидишь! Жопа не болит?
Весь класс закатился от смеха.
– Да пошел ты! – обиженно чирикнул Олег.
– Молчи уж, педик! – подхватили парни.
И вот он же идиот конченный! Правда! Потому что опять пустился что-то кому-то объяснять. Начал со своего любимого: «Вы необразованное быдло, раз не понимаете, откуда берется ориентация…» Пришлось его заткнуть.
– Мы тебе покажем после уроков, откуда она берется! – рассмеялся ему в лицо Костян.
Мы все смело и с радостью подхватили порыв, и в тот раз явно переборщили. Довели Канарейкина до слез. Буквально, так что он стоял перед нами на коленях и рыдал, умоляя оставить его в покое. Нет, всякое бывало: мы гнобили Олега словесно, бросали в него пробки от бутылок и смятые жестяные банки, даже в землю лицом толкали, но в тот раз переборщили – разбили ему нос. Не то чтобы прям специально, но был бы он мужиком, смог бы сопротивляться и дать отпор. А он… Ну, в общем, все понятно. Он же пацифист, то есть, пидарас, то есть… не велика разница. Но черт с ним, с этим недоделанным! Мы переборщили, и Олег настучал обо всем учителю. Не своим предкам, конечно, потому что он же не мог сказать маме и папе, что он долбанный педик, а нашей все понимающей класснухе Полине Николаевне. И началось… Долгая и неинтересная лекция со всеми нами вместе и с каждым отдельно – вот это уж совсем был вынос мозга. Сидела передо мной минут двадцать и говорила, что все люди равны, имеют одинаковые права и могут быть, какими захотят. Да могут, конечно! Да и пусть! Я-то при этом имею право немного постебать их, этих, так сказать, людей? Самое неприятное во всем этом было то, что Полина Николаевна твердо решила обсудить мой поступок с отцом, то есть вызвать в школу Андрея. Однако в нем я был как-то уверен. Нет, я, конечно, знал, что он устроит мне лекцию и поворчит о моем поведении, но так чтобы сильно осуждать – нет. Он был мужиком до самых костей, и все его друзья тоже, то есть, им точно до педиков дела не было, да и симпатии их вряд ли легли бы на сторону Канарейкина.
Андрей просидел наедине с Полиной Николаевной больше получаса. Я ждал в школьном коридоре и уже не знал, чем себя занять. Пытался даже подслушивать, но говорили они так спокойно, что ничего через дверь я не выудил. Я готовился к серьезному короткому разговору, какие Андрей был большой мастер выстраивать. Он вообще не любил много говорить, но когда вышел из класса, его немногословность достигла высшей точки.
– Ну, что тебе сказали? – спросил я, приняв максимально виноватый вид.
– Пойдем! – так строго и холодно ответил он, что у меня чуть ноги не онемели.
– Что такое? – продолжал я, как будто совершенно не знал, о чем вообще шла речь.
– Дома поговорим! – отрезал Андрей.
Я возобновил попытки что-либо разузнать в машине.
– Да он, этот Олег Канарейкин, – начал я, – Просто педик… Ну, Андрей, мы и не хотели ничего… Просто…
– Дома поговорим! – прервал он, как страховочный трос перерезал.
В общем, таким я его еще никогда не видел. Даже в первый раз, когда он пришел забрать меня и чуть не задушил тетю Настю. Тогда, после школы, было даже хуже, потому что Андрей сохранял какое-то странное спокойствие, и при этом его злость выходила еще более страшной.
– Жди в комнате! – скомандовал он и долго говорил с кем-то по телефону.
Так долго, что я даже подумал, он сейчас забудет о том, что надо читать мне лекцию.
– Поехали! – все тем же строгим, холодным тоном проговорил он и кивнул на дверь, когда освободился.
Ничего он не забыл.
– Слушай, – я решил быстренько оправдаться, – Мы не хотели так. Я раскаиваюсь, в общем, больше так не буду…
– Поехали! – почти по слогам повторил он, не желая слушать мои извинения.
– Куда мы едем? – осторожно попытался уточнить я.
– Куда надо!
Больше я ничего не спрашивал. Андрей ничего не объяснял, и мне казалось, он просто отвезет меня куда-нибудь в лес и бросит там в растопленную печь. Однако вопреки всем разгулявшимся фантазиям, мы приехали в ресторан, где нас ждал друг отца Руслан. Они поздоровались как обычно, и я даже подумал, что эта встреча была запланирована давно, и мои выходки уже позабыты. Я даже подумал, что как-то совершенно не кстати пришелся этот разговор с Полиной Николаевной, но после недолгого молчания, Андрей вдруг выдал без вступлений:
– У нас новый тренд. Юра травит своего одноклассника-гея. Разбил ему лицо.
Я был в шоке. Зачем при Руслане-то? И какое ему вообще было дело до моих школьных стычек? Хотел тут же возразить, но Андрей заткнул меня одним взглядом.
– Мой сын гомофоб, – констатировал он.
– Никакой не гомофоб! – возразил я, потому что это слово и то, как оно прозвучало от Андрея, мне не понравилось.
Прозвучало даже не как оскорбление – как приговор. Как будто неизлечимый диагноз вроде «умственно отсталый» или «человек, которого необходимо изолировать». Причем, в этом не было ни капли жалости, как если кому-то сообщают, что у его ребенка рак в последней стадии или синдром Дауна. Просто – как выстрел – гомофоб.
– Так почему тогда вы избили того парня? – решил уточнить Андрей после моего возражения.
– Да ну блин… – стал мяться я. – Ну он просто так себя вел…
– Как? – Андрей начинал выходить из себя. – Что он сделал?
– Ничего…
– Тогда какого черта вы его избили? Не первый раз! Отвечай! Мне сказали, твой ответ был «потому что он педик». Так ты сказал Полине Николаевне?
Ну вот, точно это она ему напела какую-то фигню, подумал я.
– Ну да.
