И он всегда находил. От прыщей, от царапин, от ушибов, от болей в голове, – он всегда знал, что поможет. Даже фильмы от депрессии идеально мог подобрать.
Самыми любимыми моими минутами с того дня стали те утра, когда мы с Андреем брились вместе, стоя рядом напротив одного большого зеркала. Я украдкой смотрел на него и старался повторить движения. Правда, часто бриться мне пока необходимости не было, поэтому иногда я только притворялся, что у меня уже наросло достаточно.
– Да у тебя нет ничего! – смеялся Андрей.
– Отстань! – бурчал я как будто недовольно, – Мне лучше знать!
Он усмехался, а я вставал рядом, брал свою собственную бритву, свою пену для бритья и начинал мужской ритуал. И каждый раз я мечтал, чтобы только эти утра длились подольше. Я бы лучше пропустил завтрак, но постоял, растягивая процесс бритья, рядом с отцом в наполненной паром ванной.
*** *** ***
Это все было мое прошлое. Хорошее, плохое, местами очень веселое, местами горькое, как черный перец, но прошлое. Оно многому меня научило. Научило, главным образом, тому, что предстояло разрушить настоящему. Настоящее, кажется, началось в тот самый день, когда этот гондон Канарейкин принес под своим хвостом странную новость.
После того, что выдает эта сволочь с птичьей фамилией, я ухожу с уроков. Несколько часов шатаюсь по улицам, кутаясь в осеннюю куртку от ноябрьского ветра, пытаюсь соотнести в голове хоть что-то. Обрывки фраз, заполняющие пространство слухи, временные промежутки неоднозначного молчания, – все смешивается у меня в какой-то неудачный коктейль. Наконец я подхожу к дому, влетаю в подъезд, забегаю пешком на седьмой этаж. Я знаю, что Андрей дома. Он встречает меня в домашних спортивных штанах и белой футболке. Волосы мокрые. Полотенце, которым он только что их вытер, перекинуто через шею.
– Ты что так рано, Юр? – он так расслаблен, что меня аж передергивает, аж током бьет.
– Поговорить надо, – отвечаю.
– Окей, – он становится немного серьезнее и собраннее, – О чем?
– О том! – передергиваю. – О тебе!
– Мне не нравится твой тон, но, ладно, начинай.
Он останавливается напротив меня и смотрит прямо в глаза. Он понятия не имеет, о том, что я узнал, а у меня просто разрывается все внутри от злости. В то же время, я почти могу убедить себя, что все это тупые выдумки одного идиота. Я почти верю, что Андрей только своей усмешкой все расставит на свои места.
– Ты что, правда, гей? – спрашиваю, и внутри все повисает на натянутой тонкой нитке.
И сам про себя, как молитву, повторяю: «Скажи нет! Скажи, что это не так». Андрей замирает. Замирает каждая мышца на его лице. Даже дыхание останавливается.
– С чего ты взял? – спрашивает он так осторожно, что у меня не остается сомнений.
Черт! Ну почему же он не прыснул смехом, не возразил, не стал сразу отрицать, потому что это смешно! Его «С чего ты взял?» звучит как признание.
– О господи! – я кричу и хватаюсь за голову. – Правда! Черт!
– Погоди, Юр, – медленно, боясь оступиться на хрупком льду, говорит он, – С чего такой вопрос…
– С того! – кричу ему в лицо. – Ну, скажи, что это не так! Ну, блин! Черт! Это что, правда, да? Ты такой?
– Не кричи! – пытается успокаивать Андрей. – Юр, давай поговорим. Ты объяснишь, откуда такие вопросы…
– Оттуда, блин! – обрываю криком.
Опять он ничего не отрицает. Значит, точно. Значит, мой отец педик. Какой кошмар! Лучше бы я сдох перед тем, как он явился в мою жизнь!
– Тебя видели в клубе! – бросаю ему в лицо. – С каким-то мужиком!
Андрей поднимает голову к потолку, зажмуривается, потом закрывает лицо ладонью. Он напуган. Я не вижу его глаз, но чувствую, как у него дрожит каждая жилка.
– Черт тебя подери! – продолжаю кричать. – Ну, скажи, что это все фигня! Что это ерунда! Ну же!
Конец ознакомительного фрагмента.
