«Надо бы позвать сержанта, а то стал уже уставать. Не годится уставать, так и проглядеть недолго…» — подумал Борошнев, быстро отирая пот с лица. А когда отнял руку и случайно глянул вбок, кажется, волосы на его голове зашевелились…
Он увидел очередную мину, но не впереди себя, за щитом, а сбоку, чуть ли не под полозом. Как не разглядел ее раньше?! От неожиданности отпрянул назад. Полозья сдвинулись с места и… на считанные сантиметры разошлись с миной. Почуяв недоброе, к нему из укрытия кинулся сержант.
— Стой! Погоди! — крикнул Борошнев, вставая с настила и тут же снова опускаясь — ноги не держали.
Почему после только что пережитой смертельной опасности так пристально, с изумлением вглядываешься в привычный, знакомый с раннего детства окружающий мир и воспринимаешь его неожиданным, словно в первый раз.
«Вот капли дождя пригибают сочную травинку… Во на нее опустилась почти невидимая глазу, но блестящая на солнце паутинка… А вон, впереди, в низине, стелется дымовая завеса тумана: она растворяет ближние деревья леса, размывает их кроны… Туман вьется по дальнему жнивью — и как это ему не колко? Белыми лентами, словно новыми, еще не хоженными тропинками и дорогами ложится он на землю. И вот уже нет его, а над жнивьем повисла пелена дождя…
Только сейчас ведь все могло для меня исчезнуть…
Нет, не могло и не случилось. Вот же я живой, целый и невредимый. Мама родная, живой!..
Почему вдруг подумалось о маме? По привычке, когда еще маленьким был, бежал к ней, если страшно. Но ведь мамы уже нет, хотя еще совсем недавно удалось застать ее! И было это — как самое настоящее сказочное чудо».
…Полмесяца назад получил Борошнев телеграмму от сестры Клавы. Сестра сообщала, что с мамой совсем плохо и, если только можно, надо бы поспешить повидать ее напоследок.
«Как это — напоследок?» — оторопел Борошнев. Он помнил, как не стало отца и как мама в одиночку билась с пятью детьми. Потом он и еще двое постарше перешли в детдом-коммуну, чтобы хоть немного стало полегче матери. Ох, и плакала же она, провожая их…
А потом подумал о сестре: «Бедная! От мужа с фронта никаких вестей. Малыша своего уже успела схоронить. И вот теперь мама у нее на руках…»
Борошнев рассказал все Клюеву, и тот посоветовал обратиться к генералу.
— Нет ли возможности поехать в командировку в на правлении Ладожского озера? — спросил его Борошнев.
— Чего ради? — удивился Снитко. — Или вам по личным делам туда надо?
Вместо ответа Борошнев протянул генералу телеграмму.
— Boт оно что, — сказал Снитко и подошел к большой карте, висевшей на стене. — К Ладожскому озеру, говорите?
— Пашский район, товарищ генерал.
— Там же почти всюду враг!
— Вот именно — «почти», товарищ генерал. Мне бы сюда, не доезжая Лодейного поля. Там наши. Я проберусь!
— Сделать это будет тяжело. — Снитко прищурился, помолчал. — Недели вам хватит?
— Спасибо, товарищ генерал.
Почти трое суток добирался Борошнев: и поездом, и нa попутных, и пешком… И вот он уже у родного дома. Кругом много военных — наверное, тут и квартируют. Тихонько стукнул в знакомую дверь. Тут же она отворилась, вышла осунувшаяся, постаревшая Клава. Припала к брату, заплакала.
— Володя, милый, успел, — шептала, глотая слезы. — Как же она намучилась!
— Да что с ней?
— Худо, совсем худо. Сначала от всего уставала, потом вовсе обессилела. Мясного ничего есть не могла, да его у нас теперь и нет. Истощала вконец. Фельдшер со станции приходил, лечить пытался, да куда там!..
— Можно к ней?
— Конечно, конечно, заходи!
Борошнев шагнул в комнату и услышал, как от кровати прошелестело:
— Володенька! Сыночек!
Он бросился к матери.
— Мамочка, здравствуй! Лежи, лежи, не поднимайся!
Обнял и невольно вздрогнул — от неожиданности. Ладони его, перетаскавшие многие сотни всяких железок, не ощутили никакой тяжести, словно мать была бесплотной. Тут вдруг жгуче остро, хоть и смутно, вспомнилось, как когда-то мама брала его, маленького, на руки, прижимала к себе, баюкала…
А она прислонилась к нему лицом и что-то шептала тихо-тихо, почти неслышно.
— Не надо! Гимнастерка жесткая, тебе будет больно, — сказал Борошнев и подумал: «Зачем я это говорю?» И опять говорил что-то не то… — Вот приехал повидаться… Дел очень много, но вырвался…
— Спасибо, сыночек. Теперь бы еще меньшого, Петеньку, повидать. Он так далеко!
— Был далеко — на востоке, — объяснила стоявшая сзади Клава. — Но недавно вместе со своей частью промахнул мимо нас: даже не смог заглянуть. Написал потом, что воюет под Ленинградом. И Павлуша — тоже под Ленинградом, на фронте…
Борошневу стало так тяжело — просто невыносимо.
— Я прямо с дороги, пойду сниму шинель, умоюсь.
Он вышел, осторожно затворив дверь. Постоял немного, приходя в себя. К нему подошли офицеры, как видно остановившиеся в их доме.
— Ты из Москвы, капитал? — спросил один из них. — Ну, садись, расскажи, как там, что слышно. А союзнички наши доблестные — все обещаниями отделываются насчет второго фронта? Да ты садись, закуривай…
— Союзники тянут по-прежнему! Еще в июле этого года опубликовали заверение — непременно, мол, в сорок втором будет открыт в Европе второй фронт. Но пока этим заверением и ограничились…
Скрипнула дверь. Борошнев обернулся и глазам своим не поверил: на пороге комнаты, держась за дверной косяк, стояла мать.
— Что ты? Зачем поднялась? — вскочил он.
— Ничего, ничего, Володенька… Тебя долго нет, я и решила посмотреть… — сказала мать с расстановкой. — А ты уж совсем взрослый стал. Вот и куришь… Не надо, сыночек!
Три дня пробыл Борошнев дома. И все три дня мать от него не отходила. Пыталась почистить его шинель. Расспрашивала о службе — не очень ли опасная. Даже грустно пошутила: когда же он женится, неужели весь свой век в бобылях проходит.
Сестра диву давалась, глядя на мать. Надо же, встала, на боли не жалуется… А под конец затеяла мама готовку, из остатков муки напекла своему старшенькому «калиток» с картошкой и завернула гостинец в чистую салфетку.
— Это, Володенька, тебе на дорогу. Она ведь у тебя дальняя! Кто же тебя попотчует?
Борошнев дрожащими руками сунул мамино угощение в полевую сумку.
Он ехал обратно, немного обнадеженный. Ведь поднялась все-таки, получше себя почувствовала… Может, обойдется? Даже знаменитые врачи порой ошибаются с диагнозами, а простому фельдшеру — немудрено!
Но вскоре дошло до него горестное письмо сестры. Оказывается, слегла снова мама почти тут же после его отъезда и больше уже не встала. Пошел Борошнев снова к Снитко проситься в действующую армию.
— Опять? — нахмурился тот. — Все ваши рапорты мне уже основательно надоели!
В тот день Снитко казался особенно мрачным и раздраженным.
— Враг навис над Сталинградом, рвется на Кавказ, — сказал он. — Жуков доложил в Ставку, что фронту остро не хватает снарядов. Вы понимаете, что в этих условиях наша деятельность имеет особый смысл, особую важность?
— Так точно, понимаю, товарищ генерал!
— А раз понимаете, отправляйтесь на Западный фронт, к Коневу, в Малоярославец. Задачу вам поставит Клюев.
И вот тут-то важная деятельность Борошнева, о которой внушительно говорил недавно Снитко, чуть было не оборвалась…
К вечеру разыскал его порученец начальника артснабжения.
— Вы разминирование закончили? Еще нет? Ну, тогда управятся сами. Генерал распорядился доставить вас в истребительно-противотанковый полк: у них интересные трофеи.
…Целый день полк отражал натиск фашистских танков. До двадцати черных машин с крестами осталось догорать перед огневыми позициями артиллеристов. Одна из них чуть было не ворвалась на батарею с фланга. Точным выстрелом она разбила ближнее орудие, но уцелевший заряжающий успел швырнуть ей под гусеницу противотанковую гранату.
Когда бой закончился, к застывшему танку подошел командир батареи. В сердцах он даже пнул его ногой.
— Ишь гад… орудие разбил! Где я теперь недостающее возьму?
— Товарищ капитан, — вкрадчиво сказал командир отделения разведки. — Ту атаку немецких танков какие-то пушки поддерживали. А потом их «катюши» накрыли. И остались пушки на нейтралке… Может, какая-нибудь из них нам сгодится?
— А ты глядел? Можно вытащить? — усомнился капитан.
— Почему же нельзя? Как раз стемнело. Мы аккуратненько, вручную, и перекатим. После «катюш» около них точно никого нет, можно ручаться!
Сказано — сделано. И на батарее очутились две вражеские пушки, Правда, одна из них от немилосердного реактивного снаряда основательно пострадала, зато другая была в полном порядке.
— Вот ее мы и зачислим в штат батареи! — воскликнул обрадованный капитан. — Снаряды к ней можно раз добыть?
