– Его величество… – начал было Роланд, но был остановлен поднятой рукой Морелла. Из облаков выглянуло солнце, и большой прозрачный камень на массивном перстне Сверра блеснул всеми гранями.
– Я отдам вам артефакт и даже не потребую возместить мне расходы, связанные с его получением. Если вы ответите на три моих вопроса. Не советую юлить и играть со мной, милорд. Я, бесспорно, люблю игры, однако не все они безопасны. Уверен, вам бы не хотелось, чтобы завтра к рассвету в Капитуле знали, в какие игры играете вы.
Роланд промолчал, стиснув зубы. Он знал, что пытаться обмануть Сверра Морелла – опасная затея. Но его величество убедил Роланда, что имя короля делает покладистыми даже таких суровых, на первый взгляд, лордов. Все же присяга короне для мага все еще была не пустым звуком.
Эридор ошибся. А Роланд подставился, и ему нечем оправдаться перед Капитулом. Ведь Морелл прав: бумаги, подкрепленной подписью и печатью, у Роланда нет.
– Ваше решение, милорд, – поторопил его Сверр. – Вы можете уехать ни с чем или получить желаемое, выбор за вами.
– Я отвечу на ваши вопросы при условии, что они не навредят короне. Вы ведь все еще помните слова присяги, милорд?
– Я заучил ее, как молитву. Не беспокойтесь, вопросы мои вполне невинны. Первый: куда на самом деле вы отправитесь, получив осколок? Думается мне, вы направляетесь много южнее Очага, не так ли?
– Мы с лордом Бишопом в сопровождении небольшого отряда отправимся в Башню Дозора, – прямо ответил Роланд, не отводя взгляда. В темных глазах Морелла клубилась тьма, она поглощала, давила и будто бы пыталась подчинить сознание. Роланд был рад, что защитные амулеты он не оставил у первых ворот вместе со своими людьми и оружием.
– На это у меня есть соответствующая бумага, – добавил он, стараясь вложить в эту реплику столько яда, сколько вообще можно вместить в слова. – С подписью и печатью его величества.
– Охотно верю, – кивнул Сверр. – И благодарю за честность. Но, насколько мне известно, вы едете туда не для поддержки наших бравых воинов в противостоянии со степняками.
– Это второй вопрос? – сухо уточнил Роланд и, получив в подтверждение кивок, ответил: – Нет, не для этого.
– Зачем же на самом деле вам нужно в Башню Дозора?
Последний вопрос – достаточно прямой, чтобы можно было от него уклониться. Но Роланд уже уверился в том, что некроманту не нужен ответ – он и так его знал. Знал и согласился отдать ему осколок. Сохранить тайну и не докладывать Капитулу. Почему? Что-то подсказывало Роланду, что лорд Кэтленда и сам не против сыграть в опасную игру. Или, возможно, уже играет в нее.
– Хочу предложить артефакт леди Лаверн Мэлори, – не моргнув, ответил Роланд.
На лице собеседника никак не отразилась реакция на сказанное, Сверр выглядел спокойным, даже умиротворенным. Роланд не мог отделаться от мысли, что он знал о намерениях просителей еще до того, как они с Аланом пересекли границы обширных владений рода Снежного Барса.
– Это ваше решение или воля нашего короля? – как бы между прочим поинтересовался Морелл, позволяя Роланду выиграть в поединке взглядов.
Победителем Роланд себя вовсе не ощущал, однако нашел силы для ответа.
– Это четвертый вопрос.
– Верно, – согласился Сверр, подставляя лицо серому, в сизых прорехах небу.
Кем была его мать, женщина, способная подарить сильному магу не менее сильного сына? Судя по внешности бастарда, она была явно не из этих краев… И как Сверру удалось достичь таких высот, собственноручно умертвив отца и старшего брата?
От этих мыслей Роланда отвлек ответ Морелла:
– Вы получите то, за чем приехали, милорд.
Ча
Ча снился дом.
Простор – куда хватает глаз, и небо – низкое, серое, взрезанное острыми крыльями ласточек. Рыжая земля, высокий ковыль с сизыми мягкими кисточками. Сладкий запах овечьего молока. Юрты, стоящие кругом, уютное потрескивание костра и голос матери, напевающей незамысловатую песенку. У нее были темные с проседью волосы, карие глаза и добрая улыбка. Она собирала коренья и травы, лечила скот, принимала роды у женщин.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
Валла-рей, так ее звали. Она была третьей женой вождя, родившей ему пятерых детей. Выжил лишь Ча… Выжил ли?
На это у его мертвой матери не было ответа. Она сидела у костра, на ее коленях лежала охапка полыни, а в глазах плескалась тоска. А после и этого не стало.
Пробуждение началось с боли. Боль поселилась в теле Ча давно, он точно не мог вспомнить, когда именно. Она распускалась в животе огненным цветком, расправляла побеги, оплетала внутренности и сжимала с такой силой, что, казалось, разорвет. Боль тянулась по позвоночнику вверх, проникала в голову и расползалась по затылку, стискивая голову железными обручами. Будто хотела вытеснить дух Ча и завладеть его телом.
Тело лишь сосуд, так говорил шаман, купивший его. Он поил Ча настойками из ядовитых грибов, и в голове рождались пугающие образы. Они шептали Ча, что время пришло. Что мир, оскверненный и порочный, скоро очистится огненными реками, что прольются из разломов. Мир треснет и разобьется, словно изящная ваза, рассыплется на миллионы маленьких осколков, и Огненный дух переплавит их, чтобы создать новый, более совершенный.
Ча кричал и умолял остановиться, его тело скручивали судороги, а после, когда заканчивалось действие настойки, он еще долго лежал, не в силах отдышаться, вытеснить боль. Шаман, купивший его, лишь усмехался. Он сам, будто тот Огненный дух, плавил Ча, стараясь вылепить из него нечто иное. Совершенное.
Шаман был из северного мира. Ча хорошо помнил синие одежды, сшитые из тонкой шерсти, кожаные ремни, стягивающие грудь, шершавую кожу ладоней. Темные волосы и глубокие, почти бездонные глаза, в которых не было места жалости. Шаман говорил на неизвестном Ча языке, звуки которого были похожи на округлую гальку, вылизанную волнами.
Его руки одинаково легко дарили ласку и причиняли боль. Он мыл Ча и расчесывал, приговаривая что-то тихим шепотом, учил своему северному языку, самолично одевал мальчика и гладил по голове, как когда-то отец… Так же улыбаясь, он резал кожу Ча ножом с тонким лезвием, каким обычно режут врачеватели. Кровь он собирал в небольшие стеклянные баночки, а затем убирал их на полки, что стояли у стены в его шаманьем логове. Порой он лишал Ча воды и пищи, заставляя пить лишь его настойки, дарящие безумие.
В день, когда шаман отнял у Ча глаз, проговаривая лишь ему известные заклинания, что-то внутри мальчика надломилось и треснуло. Он буквально чувствовал это в груди: раньше жило, билось, светило неизвестное нечто, а потом не стало. Вытекло сквозь невидимую дыру. И на месте этого чего-то поселилась боль.
Больше шаман не мучил Ча. Бросил, как больного щенка умирать. И Ча обрадовался, ведь скоро он сможет увидеть мать и братьев. Отца его скорее всего увезли и бросили в ямы, однако Ча знал: бойцы ям тоже долго не живут. Внутри мальчика жила надежда, что скоро их семья сможет воссоединиться там, где всегда тепло и светло. Где великий дух Солнца гонит по небу свою колесницу, освещая путь и порождая жизнь. Он переплавит их своим огнем, соединит, а затем разделит и бросит на землю новыми семенами.
Ча был готов к смерти.
А потом появилась она, и все повторилось снова. Была настойка, которой шаман теперь поил не Ча, а девочку, что была старше его от силы лет на пять. Девочка кричала и ругалась, выгибалась дугой, и Ча поначалу беспристрастно наблюдал за ней из-за прутьев своей клетки. Она была худенькой и слабой, с большими глазами и темно-серыми волосами, закрывающими нагое тело. Девочку шаман никогда не наряжал – он оставлял ее голой, и она забивалась в угол своей клетки, тихонько поскуливая. Клетка была столь мала, что можно было встать лишь на четвереньки. Девочка не говорила ни слова, а порой испражнялась прямо там, где жила, от этого в шаманьем логове смердело невыносимо, однако их мучитель, казалось, не замечал ничего.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
Ча было невыносимо жаль девочку, его снедала обида, что все это придется пережить еще и ей. Несмотря на боль, поселившуюся внутри и сковавшую тело, заполнить дыру после последнего ритуала Ча так и не мог. Пустота жрала его изнутри, и ему нечего было ей противопоставить. Нечем прогнать.
