лесом и взялся ощипывать камнеклювика. Тощий после зимы, тот был плохой добычей, но другой не попалось.
Нептица сунулась под руку, фыркнула, и серо-коричневые перья разлетелись, упали в огонь.
— Ох, дрянь… — пробормотал человек, отворачиваясь от дыма.
Потом, казалось, он уснул, но едва птица изжарилась, потянулся к мясу первым. Даже не дождался, пока Двуликий получит долю. Обгладывая худую ножку, спросил:
— Как тебя хоть зовут-то, выродок?
Шогол-Ву поглядел на него, но не ответил.
— Ну, чего таращишься? Или у тебя и имени нет? Так и буду выродком звать. Или пятнистой рожей, как больше нравится?
— Шогол-Ву.
— Значит, Ву. А я Нат, помнишь?
— Шогол-Ву.
— Да я расслышал, Ву. Скажи мне, Ву, такую вещь: ты почему не убиваешь? Стрелять умеешь, птице голову начисто срезал. Что же с тобой не так, а, Ву?
Запятнанный перегнулся над костром, схватил чужие пальцы и отнял кость с остатками мяса.
— Ты чего, выродок? — вскрикнул человек.
— С этих пор охотишься сам, — сказал ему Шогол-Ву. — Может, научишься слушать.
— Ты клятву дал!..
Голос человека задрожал.
— За три жёлтых раковины ты меня на руках нести должен, понял? Кормить, поить и хвалы богам возносить, что я тебе подвернулся! А ты… Мы даже идём не к Заставе!
— Я клятву дал — отвести, и её сдержу. Когда мы смешивали кровь, не говорили о сроках. И кормить я тебя не обещал.
— Это входит в договор, не ясно разве? Как я дойду без еды?
Запятнанный пожал плечами.
— Мало тебе золота? Хочешь ещё, сколько? Десяти медных половинок в день будет достаточно, жадная ты тварь?
Ему никто не ответил. Только нептица шевельнулась, потревоженная, и спрятала клюв глубже в перья.
Человек сидел, тяжело дыша, не отводя взгляда. Сын детей тропы глядел на него в ответ.
— Я понял, — сказал человек неохотно, опуская глаза. — Будь по-твоему. Шогол-Ву.
Он выделил последние слова.
Запятнанный бросил кость на землю у ног человека. Тот подхватил, отёр наспех, вцепился зубами.
— Как, ты сказал, тебя зовут? — спросил Шогол-Ву.
— Нат.
— Это не имя. Как тебя зовут?
— Я же сказал, Нат. Так и зови.
— Наттис?
— Нат.
— Натьере?
— Ох, да если бы! Слушай, рожа пятнис… Друг мой, Шогол-Ву, я не против, если меня зовут обрывком имени.
Запятнанный взял с прутьев последний кусок: крылышко, часть грудки. Поднял так, чтобы человек хорошо разглядел, учуял запах.
— Расскажешь?
Человек сглотнул, жадно следя за мясом.
— Хорошо, — неохотно сказал он. — В день, когда меня нарекали, папаша напился вдрызг. А, он был таким в любой день, что уж тут. И вот представь: люди собрались в круг у реки, разложили костёр. Все боги явились: Четырёхногий болтал ногами в воде, Пятикрылый резвился в тот вечер, поднимая искры. Одноглазый уставился с холма, Двуликий глядел из огня. А Трёхрукий… он, видно, тоже пришёл и отнял у моего папаши остатки разума, да и удачу у меня заодно. И выходит мой папаша в круг, в руке пустая кружка. Все ждут, имя скажет. Люди ждут, боги. А этот… а у него только выпивка в голове. Он и не соображал, я думаю, где находится, под руки довели. Кружку тянет, бормочет спьяну что-то. Налить, видно, просил. В конце икнул ещё.
Человек примолк, уставившись в землю хмуро, и решительно завершил:
— С того дня перед лицом богов и людей я Н-натль-ик. Во, будто выродки меня нарекали, а не папаша. Мать с него потом шкуру спустила, а толку, если боги уже слышали имя и запомнили его…
Он помолчал, кусая губы, и поднял глаза.
— Ну, доволен? Что скажешь?
Шогол-Ву протянул ему мясо.
— Можешь доесть, Нат.
Глава 3. Остановка
Они не дошли до степей. Только до равнины с разбросанными по ней полями и небольшими поселениями, что тянулась к югу и востоку. Отсюда нептица сумела бы и сама добраться до мест, откуда родом.
Шогол-Ву велел ей идти, указывая путь. Человек махал руками и кричал. Нептица отбегала недалеко, но неизменно возвращалась.
Когда Двуликий был на макушке холма, сын детей тропы сидел на камне у дороги и молча глядел, как его охрипший спутник наступает на зверя, грозя палкой.
Нептица, хлопнув крыльями, вскрикнула тревожно и наконец пустилась прочь. Человек, бросив палку ей вслед, отряхнул ладони. Замер, подавшись вперёд, уперев руки в бока. Постоял ещё и развернулся, возвращаясь.
Шогол-Ву молчал и ждал.
— Вот так! — зло воскликнул человек, подходя. — Сам не мог? Ты бы ещё на коленях её умолял. Почему я должен это делать за тебя? Уходим скорее, чего расселся!
— Уходим, — согласился запятнанный, поднимаясь.
Но смотрел он не на человека, а на зверя за его плечом. Нептица гордо вышагивала, неся в клюве палку. Когда человек остановился, ткнулась ему в спину.
— Ах ты!.. — оскалился тот. — С меня хватит, слышишь ты? Прикончим эту тварь!
— Уходим, — повторил Шогол-Ву.
— С ней? Вот с этой?
Запятнанный развернулся и пошёл, оставив спутника без ответа. Нептица заспешила следом, выгнула шею, протянула палку.
— Слышишь меня, ты, выродок?
Человек захрипел и закашлялся.
— С этой тварью в город не пробраться, ты же сам говорил! Мы шли, теряли время, а что теперь? Хочешь вот так идти к Заставе?
— Догоняй, — бросил через плечо Шогол-Ву.
Человек догнал, забежал вперёд. Злость придала ему сил.
— Ты слышишь? — взмахнул он руками. — Что дальше, а?
— Мы идём к Заставе.
— Мы день теряем, и чего ради? Как мы пойдём? Мне только стренгу осталось взять и шагать впереди с песней: «Эй, поглядите-ка все, кто идёт»!
— Умеешь играть?
Человек даже задохнулся от возмущения.
— Играть? Да ты… Слушай, рожа пятнистая. Если мы эту тварь на жаркое пустим, я ещё пойму. И лучше бы прямо сейчас.
Шогол-Ву поглядел на него.
— Ну, чего пялишься? Прикончим зверя, или что за мысли в твоей тупой башке?
— Еду добываешь сам.
— Чего?..
Человек остановился, отстал, но тут же догнал запятнанного.
— Знаешь что? — рявкнул он. — Давай мне нож! Ну, живо, дай сюда, и я добуду еду!
Шогол-Ву даже не поглядел на него.
Какое-то время человек шёл рядом, ругаясь. Потом тащился следом, ворча. Потом отстал и примолк, только кашлял время от времени.
Запятнанный сбавил шаг.
— Подожди, — раздался позади виноватый голос. — Слышишь, ну? Шогол-Ву!
Сын детей тропы обернулся.
— Я, это… — отводя взгляд, сказал человек. — Там поселение на холме, видишь? Схожу, выменяю нам еду. Подождёшь?
Шогол-Ву кивнул.
До поселения было неблизко. Оно темнело вдали — в блеклом кустарнике на склонах, как гребни в шерсти, застряли изгороди, серые дымки колебались над чёрными крышами, тянулись к небу кости деревьев,
