Тоня замолчала и задумалась. Гунвальд поднял глаза от саней, он уже решил, что сказке конец. Но Тоня заговорила снова:
— Козленку-невеличке было очень-очень жалко тролля, и он сказал ему: «Три козлика Брюсе вернутся с сетера вдвое толще, чем шли туда. И если ты съешь их тогда, то наешься вдвое больше». Сначала тролль страшно обрадовался такой новости, но тут же почувствовал, что у него разболелся живот от одной мысли об этих козликах. А больше всего на свете ему хотелось сидеть вот так с козленком-невеличкой и болтать обо всем на свете. Потому что козленок-невеличка согрел сердце тролля и заставил его радостно биться.
— Эта сказка когда-нибудь кончится? — спросил Гунвальд нетерпеливо.
— Не вредничай, — сказала Тоня. — А то испортишь всю сказку. Так вот, чем дольше билось так сердце тролля, тем меньше в нем оставалось тролличьего и тем больше становилось человеческого. И в конце концов оно стало обычным человеческим сердцем. Вообще, если кому-то непременно нужно пристать к троллю, то гораздо лучше превратить его в человека, чем топтать ногами и поднимать на рога, чтобы все кишки всмятку. Вот и наш тролль так долго сидел на перилах вместе с козленком невеличкой и болтал о разных приятных пустяках, что в конце концов превратился в…
Тоня делает театральную паузу и смотрит на Гунвальда как драматическая актриса.
— …в огромного деда с седыми разлохмаченными волосами!
— Ага! — кричит Гунвальд и наставляет на нее страшный палец. — Я понял, куда ты клонишь!
Тоня довольно кивает головой со своей скамейки.
— Этот огромный дед поселился на хуторе с мастерской, недалеко от реки и моста. Шли годы, и люди забыли, что на самом деле он тролль из «Козликов Брюсе», и стали думать, что он обыкновенный дед. И только когда он играет на скрипке, они догадываются, что он, должно быть, вырос под мостом через Глиммердалсэльв. Потому что играет он волшебно, просто так этому не научишься.
— Ага, — снова сказал Гунвальд.
Тоня улыбнулась.
— Сказке — конец, а кто слушал — молодец!
Гунвальд сказал, что это не сказка, а бред, но потом посерьезнел и спросил, отвернувшись к окну:
— Тоня, а как ты догадалась, что я тролль?
— Ты не тролль, ты был троллем, а это большая разница, — поправила его Тоня.
Но когда Тоня вечером легла спать, в беседке Гунвальда одиноко горел свет. И звуки скрипки наполняли долину. Красивая и печальная музыка сделала с Тоней что-то необычное. Тоня сложила руки и очень серьезно сказала:
— Господи, прошу тебя, позаботься обо всех, кого мучают любовные страдания, особенно о Гунвальде, а то что же он играет в беседке на скрипке зимой по ночам. Аминь. И еще, — добавила она, — эти мальчишки… Нет, ладно, ну их. Аминь.
Потом Тоня легла, но ей не спалось. Не так легко заснуть после дня, в котором всё перевернулось вверх дном. По всему Глиммердалу сегодня людям не спится. В беседке сидит бывший тролль и играет на скрипке из-за письма в коричневом конверте. На другом берегу реки Тоня с рыжей львиной гривой вслушивается в звуки скрипки и думает о драке с мальчишками и об Анне Циммерман. А в кемпинге «Здоровье» Клауса Хагена, вдали от музыки, лежат, уставившись в потолок, и тоже не спят двое мальчишек.
Тоня не может знать, что на самом деле браться ходили искать ее. Ей невдомек, что задира сейчас глотает слезы в кемпинге Хагена, потому что по неведомой причине он всегда вместо «здрасте» кидается на человека с кулаками. И она не знает, что на соседней кровати лежит, к счастью, второй мальчик, и он утешает и жалеет брата и говорит, что это была совсем короткая и вполне вежливая драка и что в жизни черная полоса обязательно сменяется белой, пусть сейчас черная полоса и затянулась.
Человеку многого не дано знать, к сожалению.
Глава восьмая, в которой Тоня находит троих новых друзей
На другой день Тоня с утра нарезала круги по гостиной, а Чайка-Гейр ковылял за ней по пятам.
— Пойдите вниз и чем-нибудь займитесь, — сказал в конце концов папа.
Тоня сделала еще пару кругов, потом остановилась и вышла из комнаты, громко топая.
Можно пробежаться на лыжах. Или попрыгать со Стены. Можно пройти по свежему лисьему следу. Или навестить Гунвальда. Всё воскресенье бело и свободно, выбирай — не хочу, но Тоня думала только об одном — о мальчишках из кемпинга. Хотя как раз о них она думать не собиралась. Не хватало еще занимать свою голову типусами, которые безо всякой причины накидываются на ни в чем не повинных людей.
— Да ну их! — вопит она небесам, и все снежные хлопья разворачиваются и убираются обратно наверх.
Но, как назло, не думать о мальчишках никак не удается. Как они вообще оказались в кемпинге? Туда запрещено приезжать с детьми.
— Нет, так не пойдет, — сказала наконец Тоня. Вышла из дому, прошла мимо Салли, через лес и оказалась у кемпинга.
Она встала за воротами — и тут же увидела мальчишек. Недотрога стоит под веревками сушилки, а задира болтает ногами, раскачиваясь на железной перекладине. Не успев хоть немножко подумать, Тоня скатала снежок и запустила в задиру. Попала. Задира грохнулся на землю как куль — и тут же вскочил, уже со стиснутыми кулаками. Но увидев, кто это, остановился как вкопанный.
И вот они стоят — Тоня, задира и недотрога, и время стоит между ними, замерев.
— Если б ты сейчас не слез, Клаус Хаген подвесил бы тебя здесь на прищепках на веки вечные, — говорит в конце концов Тоня.
Задира осторожно подходит ближе и останавливается у ворот. Его гладкие каштановые волосы прижаты банданой.
— Меня зовут Тоня, — говорит Тоня.
Мальчик делает вдох. Потом, уставив в Тоню карие глаза, сообщает, что его зовут Уле.
— Мне восемь. А это Брур. Ему десять.
И он кивает в сторону недотроги — тот по-прежнему стоит под сушилкой.
— Как его зовут? — переспрашивает Тоня.
— Брур. Его зовут Брур.
— Брур — это просто брат. Так никого не зовут.
— Зовут, — упрямо стоит на своем Уле.
— А почему он к нам не подходит? — спрашивает Тоня.
— Он пасет Гитту.
И тут только Тоня замечает, что чуть поодаль от мальчика со странным именем Брур торчит из снега розовая шапочка. У них есть сестренка.
Тонино сердце подпрыгивает и переворачивается. Есть много вещей, о которых она мечтает. Ей бы хотелось заполучить аккордеон, кроликов, собственную мотопилу, лыжи, скругленные и сзади, и спереди, как у ее теток. Ей бы хотелось, чтобы тетя Идун стала невестой Петера, кемпинг объявили вне закона и на земле настал бы мир и покой. И чтобы на мосту к сетеру, рядом с купальней, повесили тарзанку. И еще ей хочется такую же кровать с пологом, как у Андреи из их класса. И чтобы льды в Гренландии перестали таять, и у мамы стало бы меньше работы. Но больше всего этого и всего остального Тоне хочется младшую сестренку.
— Для чего она тебе? — спросил однажды Гунвальд.
— Чтобы всему ее научить.
— Научить всем твоим хулиганским штучкам?
— Да. И этому тоже.
Тоня, которой запрещено входить в кемпинг Хагена, нагло проскальзывает в ворота. Она подходит к недотроге и улыбается копошащейся в снегу Гитте. Это пухленькая малышка лет двух или трех. Тоня протягивает руку этому у сушилки, который пасет сестренку.
— Меня зовут Тоня.
— Брур, — отвечает мальчик и несмело пожимает Тонину руку.
Он кажется добрым, этот старший брат Брур. Светлые волосы слегка вьются, и Тоне вспоминается ангел из старинной Библии Салли.
— Добро пожаловать в Глиммердал, — говорит она бодро и уверенно. И как раз на этих словах из-за угла дома выходит Клаус Хаген.
Тетя Эйр однажды научила Тоню, что если она вдруг встретится с медведем, то надо упасть на землю и притвориться мертвой, медведь потопчется и уйдет восвояси. Не успевают дети и рот разинуть, как Тоня ныряет в свежий снег головой вперед.
— Трулте!
Клаус Хаген визжит. Тоня лежит в снегу и изо всех сил изображает, что она мертвая, хотя ей страшно хочется перевернуться на спину и проорать так громко, чтоб этот тип запомнил уже раз и навсегда: она не Трулте, она — Тоня, и если он еще раз назовет ее этим дурацким именем, то она такое сделает, такое, что ужас что будет.
Но вместо этого она изображает из себя труп. Она даже дышать перестала. А человек не может вести себя плохо, если он умер и труп. Даже Тоня Глиммердал не может.
— Трулте, убирайся отсюда!
Он склоняется над ней. Если уж по правде, Тоня предпочла бы иметь дело с медведем. К счастью, в это время в конторе кто-то начинает жать на звонок, вызывая Хагена.
— Трулте, чтоб я тебя не видел, сейчас же убирайся, — повторяет он, уходя. — Здесь вас и так слишком много развелось.
Тоня лежит, пока Гитта не начинает ковырять ее пластмассовой лопаткой, приговаривая «доблое утло». Только тогда Тоня встает и улыбается.
