— Случается и такое. Я знаю, что вы желаете получить возможность вернуться к профессии, а вы знаете, чего хочу я. Насилие в мои планы не входит — отбивает всякое удовольствие. Приходится считаться.
— То, что вы говорите — отвратительно, — ровным голосом проговорила Грета.
— Не более отвратительно, чем, имея мужа, мечтать оказаться в постели с фюрером, — капитан Юбер присел перед ней и протянул руку, коснувшись ее щеки, потом провел пальцами по коже к губам и остановился: — Нравился он вам или нет? Настолько, что за него вы отправляли мужей на войну?
— Прекратите, — она отстранилась от его руки, — я никого и никуда не отправляла.
Француз тихо рассмеялся и встал.
— Вероятно, вас будут вызывать еще. Неважно, по каким вопросам. Сами понимаете — проверки, списки. В школу вас не возьмут. Членам НСДАП путь заказан. Можете забыть о работе преподавателя. Во всяком случае, до тех пор, пока не передумаете по другим пунктам нашего нынешнего разговора. Вам все ясно?
— Мне ясно, господин капитан, — ответила Грета.
Все было предельно ясно. В школу ей не вернуться никогда. Недвусмысленно высказанное предложение капитана Юбера было не приемлемо даже ради любимой работы. В конце концов, пока Тальбах терпит ее, пока в доме есть еще несколько вещей, которые можно продать, они как-то проживут с Рихардом. Интересно, лейтенант Уилсон оставил тушенку с тем же намерением, что и капитан? С той разницей, что не высказался столь прямолинейно. Грета нахмурилась. Эта мысль задела ее. Стало обидно, что это может оказаться правдой. Уилсон отличался от многих других, которых сейчас, казалось, было бессчетное множество везде: на улицах, в пивных, в лавках, в учреждениях. Ей иногда казалось, что французскую речь она слышит чаще, чем немецкую. Потому что немцы старались помалкивать, тая свои мысли не только от чужаков, но и от своих.
И все же Уилсон такой же, как все остальные.
«Надо попросить Рихарда врезать в дверь замок», — думала Грета, когда услышала звонкий детский голосок, рассказывающий о Петере Мунке.
Она разглядела среди листвы мальчишку лет восьми, сидящего с книгой в руках на крыльце дома, мимо которого проходила каждый день. Грета неслышно прошла между деревьями и остановилась, скрываемая все еще густой зеленью, которая только-только была подернута осенью, не вполне вступившей в права. Август заканчивался…
— Так дальше продолжаться не может, — неправдоподобно весело, явно совсем не по делу, голосил мальчишка, — если мне не повезет, я наложу на себя руки. Был бы я так же уважаем и богат, как Толстяк Эзехиль, или так же смел и силен, как Долговязый Шлуркер, или так же знаменит, как Король Танцев, и мог бы, как он, бросать музыкантам талеры, а не крейцеры! Откуда только взялись у него деньги? В самом деле, Канцлер, откуда? — мальчик посмотрел куда-то вниз, под крыльцо, где из кустов торчал кошачий серый хвост, и добавил: — Вот, к примеру, были бы у меня деньги, купил бы еды и тебе, и себе. Себе, конечно, больше, я ж человек все-таки. Но и тебе перепало бы, честное слово! Дальше будешь слушать?
Прислушиваясь к словам мальчика, Грета подошла еще ближе. И с удивлением заметила, что ребенок внимательно смотрит в книжку, которую держит верх ногами. Он повторял сказку почти слово в слово. И если бы она своими глазами не видела перевернутый текст, то была бы уверена, что ребенок читает.
— Привет! — улыбнулась она мальчишке. — А про Маленького Мука знаешь?
Мальчик поднял свою белобрысую голову и очень серьезно посмотрел на Грету.
— У нас этой книги нет! — заявил он. — Я ее не читал.
— А если я тебе принесу, почитаешь мне? Как своему коту, — и она кивнула на кошачью морду, появившуюся из-под крыльца.
— А у вас есть? — глаза ребенка вспыхнули, но тут же погасли, и он смущенно добавил: — Но я новые книги не так хорошо читаю, как те, что уже читал.
Грета взяла книгу, перевернула ее и вложила обратно в руки мальчишки.
— Мы можем почитать вместе. Как тебя зовут?
— Отто Бауэр. А вы — фрау Лемман, я вас знаю! Вы раньше работали в школе и каждый день ходили этой дорогой мимо нашего дома.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
— А сам ты в какую школу ходишь, Отто Бауэр? — спросила Грета и коснулась ладонью его волос.
Мальчик отстранился и перевел взгляд на кота.
— Я не хожу, — ответил он и тут же крикнул: — Канцлер, иди сюда!
Кот фыркнул и скрылся в кустах.
— Сейчас каникулы, — Грета кивнула. — Но скоро начнется новый учебный год.
Обязательно начнется, не могут же школы закрыть навсегда. В горле тоскливо заворочался ком.
Мальчик только мотнул головой.
— Не хожу, — повторил он.
Грета присела рядом с Отто на ступеньку, долго разглядывала его худое, немного упрямое лицо, тонкие руки, крепко вцепившиеся в книгу, острые коленки и смешные вязаные тапочки на ногах. В таких не бегают по улице и не ходят в школу. И выглядели они так, будто в них вообще не ходят, даже дома.
— А если я буду иногда приходить к тебе, будешь учиться? — ласково спросила Грета.
— Читать? — живо переспросил мальчик.
— Читать. Писать, считать.
— Правда? И станете ходить? То есть… Мама хотела меня учить, но… — сбивчиво заговорил ребенок, и голос теперь его был и серьезным, и восторженным. — Она говорит, ей и спать некогда… А в школу меня носить каждый день некому. Я ведь не хожу.
— Стану приходить, — Грета кивнула. — Я поговорю с твоей мамой и стану приходить.
— Только я вру, что умею читать, — честно сказал Отто. — Я просто все помню, что рассказывают.
Тихонько рассмеявшись, фрау Лемман ответила:
— Тогда будешь учиться читать и учиться не обманывать.
6
Осень 1945 года
Сидя за столом, Грета чистила небольшую репу, которую обнаружила сегодня в своей сумке. Все, что ей оставалось — подчиниться железной воле фрау Бауэр, прекрасно теперь осознавая, в кого удался нравом маленький Отто. Однажды, еще в первые недели уроков с мальчиком, Грета обнаружила у себя в сумке вареное перепелиное яйцо. К несчастью, к тому времени она уже успела вернуться домой. Пришлось снова обуваться и мчаться к дому, в котором она теперь проводила немало времени. Никогда ей не забыть поджатых губ Генриетты Бауэр, когда та поняла, зачем вернулась учительница.
«Даже думать не смейте, что я возьму его! — заявила сердитая женщина. — Иначе вам придется взять назад слово, которое вы дали моему мальчику!»
Потом в сумке стали появляться овощи или грибы. И Грета еще несколько раз приносила еду обратно, но фрау Бауэр была неумолима — она обижалась, сердилась, даже иногда кричала. В конце концов, когда Генриетта заявила, что запретит давать уроки Отто, Грете пришлось смириться — этот странный шантаж подействовал. Не учить Отто Бауэра было преступлением — с его-то способностями.
Теперь Грета поглядывала в окно, за которым капал противный вялый ноябрьский дождь, и думала о том, что можно будет приготовить им с Рихардом суп из очисток… И будет пюре.
Неожиданно внимание ее привлек служебный автомобиль, подъехавший к дому. Шофер генерала Риво неизменно подвозил лейтенанта по пятницам в это самое время — в два пополудни. Хоть часы сверяй. Потом лейтенант отдыхал в своей комнате, а к шести вечера отправлялся к генералу, где собирались офицеры. Возвращался он очень поздно.
О том, куда ездит, никогда не говорил, но догадаться не трудно — о том, что Риво устраивал посиделки в занимаемом доме, знали от слуг. Там пили, играли в карты, приводили местных шлюх. Раз в неделю. По пятницам.
Уилсон вышел из автомобиля, запахнул расстегнутую шинель и поднял голову, посмотрев на небо, затянутое тяжелыми низкими тучами. Потом быстро прошел в дом. Автомобиль фыркнул напоследок и уехал.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
Однако вместо того, чтобы сразу подняться к себе, как обыкновенно делал, лейтенант, едва раздевшись в коридоре, проследовал сразу на кухню. Остановился у порога, пригладил пальцами волосы и сказал:
— Добрый день, фрау Лемман. Я не помешал?
