Спустился на первый этаж, грохоча сапогами и досадуя на себя — эту лестницу Грета вымыла с утра. Спешным шагом вошел на кухню. Поставил коробку на стол перед носом ничего не понимавшей женщины, торопливо пробормотал: «Счастливого Рождества». И выскочил на улицу, не желая слышать снова про дорогие подарки. В любом случае, когда он вернется, скорее всего, обнаружит эту чертову шляпку в своей комнате. В лучшем случае, ее постигнет участь тушенки.
Грета не слышала, как закрылась дверь, и как отъехал от дома автомобиль. Она, не мигая, смотрела на красивую коробку, которая в ее кухне выглядела нелепо и вызывающе. Эта коробка была из другой жизни, чужой и устроенной.
Женщина робко сняла крышку.
Шляпка!
В ее шкафу единственной шляпкой, в которой можно было не показаться призраком прошлого, еще летом полакомилась моль. Грета аккуратно достала шляпку из коробки, повертела в руках. Красивая, дорогая. Наверное, модная. Под ней оказались перчатки в тон. Она уже потянулась за ними… и остановилась.
Она не должна это принимать. Самое лучшее вернуть прямо сейчас, пока Уилсона нет дома, занести в его комнату и оставить на столе. Если она, Маргарита Лемман, оставит эти вещи себе, он наверняка станет думать, что она ничем не отличается от тех, кого привозят в особняк Риво по пятницам.
Эти проклятые пятницы. Они были ужасны. Грета без сна лежала в постели, глядя в темноту, до тех пор, пока на лестнице не раздавались шаги лейтенанта. Иногда она вставала, чтобы в лунном свете разглядеть стрелки на часах. Будто это могло что-то значить: вернулся он в два часа ночи или в четыре.
Она сердилась на себя за это, и в последнее время все сильнее, когда стала замечать, что француз останавливает на ней свой взгляд. Это приводило в замешательство, тревожило, заставляло вечерами тянуться к замку в двери, который Рихард врезал по ее просьбе.
Особенно смущало чувство, которое появлялось все чаще от его взгляда. Внутри нее что-то теплело, и Грета ловила себя на пугающей мысли, что ей это нравится. Иногда в голове вспыхивали странные желания: чтобы он коснулся ее волос, назвал по имени. Зашел к ней.
Грета была уверена, что все это не больше, чем одиночество. Слишком давно она сама. И почти уже не верит, что Фриц жив. Столько лет ни строчки. Она все труднее вспоминала его лицо. Помнила глаза, губы, волосы. Все отдельно, словно от разных людей. И помнила голос.
Она снова посмотрела на шляпку в своих руках. Ей бы, пожалуй, пошло. Грета подошла к стеклянной дверце буфета и, глядя на свое отражение, надела ее. Опустила вуаль. И снова подняла.
— Ты похожа на принцессу, — раздалось с порога. — Ну или, по крайней мере, на жену какого-нибудь министра.
Грета вздрогнула, неловко стащила шляпку с головы и впихнула ее в коробку. Потом пригладила волосы и посмотрела на Рихарда.
— Не говорите чепухи.
Мужчина пожал плечами и вошел на кухню.
— Он подарил?
Грета кивнула.
— А вам курицу. Она почти готова.
— Ну и чудесно, — улыбнулся Рихард, устраиваясь за столом. — Счастливого Рождества, Маргарита!
— Счастливого Рождества, — ответила Грета и, подхватив коробку, вышла из кухни с твердым намерением вернуть ее французу. Но вместо этого, страшно на себя сердясь, она убрала ее в самый дальний угол верхней полки в своем шкафу.
8
Зима 1946 года
— Нет, все же жаль, что мне ампутировали левую руку, а не правую. Как думаешь, это была бы уважительная причина для незаполнения их чертовой анкеты? — Рихард бросил перо на стол, поставив кляксу на его поверхности, и рассеянно полез в карман за сигаретами. Сигарет там не обнаружилось, и он стал вытирать кулаком чернила. — Больше ста вопросов, чтобы не дали сдохнуть с голоду.
— Заставили бы левой отпечатать на машинке, — вздохнула Грета, подавая Рихарду портсигар. — Все равно придется заполнить. Они не отстанут.
Рихард взял из ее рук сигареты, сунул одну в зубы и проговорил:
— Не отстанут. Твой Тальбах первым сбегал, отнес эту анкетку в ратушу. И жена его. Теперь ждут свидетельства о прохождении денацификации. Говорят, иначе могут и погребок его конфисковать. И пришлось бы тебе, ласточка, снова работу искать. Послушай, спички на кухне.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
— Он такой же мой, как и ваш, — ответила Грета, выходя из комнаты.
Сама Грета заполнила анкету еще несколько недель назад. И теперь ее снова вызывал капитан Юбер. Наверное, сообщить о результатах проверки. И это ее беспокоило. О том, чем еще может обернуться их встреча, она старалась не думать. Так же, как старалась не думать о том, что несколько раз видела капитана Юбера и лейтенанта Уилсона вместе, и было понятно, что они приятели. Потому что обычно сразу после этого Грете вспоминалась красивая цветная коробка в ее шкафу.
— Да и погребок вряд ли конфискуют. Заплатит штраф, тем и отделается, — вернувшись из кухни, она протянула Рихарду коробок.
— Ты гляди, — не слушая ее, бушевал Рихард, углубившийся в чтение анкеты. — Им интересно, состоял ли я в какой-либо запрещенной оппозиционной партии после 33 года. Я похож на самоубийцу? Я отдал этой стране все, что у меня было, оставив себе всего одну руку, а им интересно, состоял ли! Я никогда не голосовал за национал-социалистов! Никогда! В тридцать третьем сделал ход конем и проголосовал за коммунистов. И что? Где теперь немецкие коммунисты? Можешь об этом спросить фрау Зибер. Ее мужа забрали восемь лет назад. Она считает себя вдовой. Послушай, прикури мне. Не могу!
— Я вообще не голосовала, — пожав плечами, Грета чиркнула спичкой и протянула Рихарду, — и в студенческом союзе не состояла, их вообще тогда в высшей школе не было. Только все это неважно по сравнению с тем, что я была членом партии, — она отошла к окну и стала смотреть во двор, занесенный снегом. — Мне кажется, я не пройду проверку.
— Ну и к черту! Или тебе запретят работать в погребке? Это ничего не меняет. У нас забрать уже нечего. Не пройдешь и ладно. Ноги целы, руки на месте, голова тоже. Переживешь.
— Раньше меня не приняли бы ни в одну школу, если бы я не вступила в партию. Теперь меня могут уволить из-за того, что я в ней состояла. Тальбах грозится пока лишь уменьшить жалование. В качестве компенсации. Опасается, что у него могут быть проблемы…
— Старый жлоб, — крякнул Рихард и выпустил кольцо дыма. Это у него получалось лихо. Потом перевел взгляд на Грету и негромко спросил, будто до этого не решался: — Может… спросить лейтенанта?
Она удивленно посмотрела на него.
— О чем спросить?
— Спросить, можно ли что-то сделать.
— Не надо беспокоить герра Уилсона. Скоро и так все будет известно. Меня вызвали в комендатуру послезавтра.
— Ты никогда никого не хочешь беспокоить! — рассердился Лемман. — Живешь так, будто жить боишься! Все норовишь поменьше места занять, к самому краю жмешься! Думаешь, этот француз не поможет, если попросить? Поможет. Черт знает почему, но этот поможет!
— Наверное, поможет, но я не хочу быть обязанной ему. Да и вообще никому, — Грета снова отвернулась к окну. Там теперь летели крупные хлопья снега. Было красиво, и захотелось прогуляться. Но вместо этого она поежилась и сильнее закуталась в старую кофту. — Неважно. Сами же говорите: руки, ноги целы…
Рихард встал со стула и подошел к ней. Проследил за ее взглядом и невольно подумал о том, что хотел бы хоть на минуту заглянуть в ее хорошенькую светлую головку. Что за мысли там бродят? Иногда ему казалось, что она не здесь и не теперь… Наверное, таким людям приходится непросто…
— И что мне делать с тобой, ласточка моя?
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
Грета повернулась к нему, поцеловала в щеку.
— Не надо со мной ничего делать, — сказала она устало, — схожу в комендатуру. Все выяснится.
Все выяснилось. Спустя два дня она явилась в комендатуру к капитану Юберу. Тот, сунув обе руки в карманы брюк, стоял у окна, прислонившись к подоконнику. И едва она вошла, осмотрел ее таким взглядом, что оставалось поежиться — словно бы тут же облапал. А потом без приветствия сказал:
