листе неразборчивые закорючки. Хвостатое перо быстро сновало по бумаге.
Исписав ее, он переворошил дела Адмиралтейств-Коллегии и нашел среди них принятое намедни, подлежащее его апробации, решение о производстве:
«По выписке от конторы генерал-кригс-комиссара, унтер-лейтенанта Алексея Чирикова, хотя еще до него очереди не пришло, записать ныне в лейтенанты для того, что по новоучиненному адмиралтейскому регламенту первой главы 110 артикула напечатано: ежели кто из адмиралтейских служителей явится знающим в морском ходу или на верфи в работе, и тщателен в произвождении своего дела паче других, о том должны командиры их доносить Коллегии; Коллегия должна то разсмотреть и оных за их тщание повысить чином или прибавкою жалованья. А о вышеписанном Чирикове шаутбенахт Сандерс объявил, что по обучению гардемаринов и морских офицеров искуснее всех явился оный Чириков. А гвардии капитан Козинский показал, что гардемарин 142 человека разныя науки обучали чрез онаго Чирикова».
— Ну, порадовал! — потрясая бумагой, вскричал Петр, завидев входящего Апраксина. Тот, не понимая, поморгал белесыми ресницами. — О Чирикове радуюсь. Давно ль сей птенец под началом у Фархварсона обретался, а ныне сам обучает!
Генерал-адмирал, уразумев, просиял.
— И зело исправно, — с гордостью, словно о сыне, отозвался он. — Нарышкин[18] души в нем не чает. Клялся, что оный вьюноша правою рукою ему служит при Морской Гвардии, а сотоварищ его, Алексей Нагаев, також способен.
— Для куражу[19] повысить по достоинству, не взирая на младость, сие справедливо приговорили господа Адмиралтейц-Коллегия, — одобрил Петр. — Быть Алексею Чирикову в лейтенантах, а ежели и на Камчатке преуспеет, не забудь, Федор Матвеевич.
В комнате потемнело и прояснилось: мимо окошек промчался к крыльцу возок. Апраксин, сплющив нос, прильнул к стеклу, но сквозь морозные узоры увидел только снежную целину реки, мачты галер в Малой Неве, унылую панораму зимней Прибалтики.
Бесшумно приоткрылась дверь. В ее просвете появилась голова денщика.
— Господа офицеры флота.
— Зови, — кинул Петр.
Усач посторонился, пропуская гостей.
Через порожек кабинета разом переступили и, держа пальцы у войлочных треуголок, стали у стены под картиной с голландским пейзажем два моряка: безукоризненно выбритый, приземистый Витус Беринг, командир девяностопушечного флагманского корабля «Лесное», построенного Федосеем Скляевым по чертежам царя; рядом с ним румяный от волнения и мороза, непременный кавалер санкт-питербурхских ассамблей, самый молодой из воспитателей Морской Академии, высокий синеглазый красавец Алексей Чириков.
Петр пристально оглядел обоих, встретился с выжидательным взором Беринга. В мутных, будто зимнее небо над Балтикой, глазах капитана была готовность выполнить очередное поручение царя-адмирала.
— Ведомо, зачем призван, Витус Беринг?
Капитан не успел вымолвить слова. Вмешался Апраксин.
— Господин капитан, будучи затребован в Коллегию того ж дни, когда вашего величества вопросник задан, и согласясь командовать экспедициею, отпросился домой. Ныне ж возвратился из Виборга[20] и, явясь к нам, репортовал, что готов ехать немедля.
Беринг подтвердил.
— Добро. — Петр достал с конторки исчерченный закорючками листок, тряхнул им. — Ну, садитесь, господа мореплаватели. А ты, Алексей Чириков, что помышляешь? С охотою или неволею пристаёшь к сему делу? Говори от сердца, знай: честь свою показать и славу отечеству добывать надобно и в морских службах дальних. Сиди. — Он ласково положил тяжелую горячую руку на плечо хотевшему встать молодому офицеру и, приковав его к стулу, сел напротив.
— Ваше величество, господин адмирал! — взволнованно отвечал Чириков. — Истинному морскаго флота служителю долгом своим и обязанностью почитать надлежит не токмо баталии, но и проведывание новых стран к умножению и пользе отечества нашего!
— Ей-ей, сват! — Петр от удовольствия даже подмигнул Апраксину. — Птенец крылья отрастил, достоин быть в чине лейтенантовом.
Радость зыбью плеснулась в синих глазах Чирикова. Он, вспыхнув до ушей, смущенно глянул по сторонам: заметил покровительственно благосклонное выражение на рыхлом лице Апраксина, лучистую мягкость взора Беринга.
Капитан дружески улыбнулся.
Петр, наслаждаясь смущением вновь испеченного лейтенанта, в упор смотрел на него. Верил: будущее за этим розовощеким птенцом родного гнезда.
Похлопывая то по своему, то по Берингову колену, пыхая табачным дымом, заговорил о предстоящей экспедиции:
— Путь ваш далек, а задача зело велика, мешкать не следует… Надлежит на Камчатке или в другом том месте сделать один или два бота с палубами. На оных ботах плыть возле земли, которая идет на Норд, и по чаянию (понеже оной конца не знают) кажется, что та земля часть Америки. И для того искать, где оная сошлась с Америкою, и чтоб доехать до какого города европейских владений или, ежели увидите какой корабль европейской, проведать от него, как оной кюст[21]называют, и взять на письмо и самим побывать на берегу и взять подлинную ведомость и, поставя на карту… приезжать!..
Он, почернев, откинулся на спинку стула. Заросшие седоватой щетиной щеки неистово задергались, глаза остеклянели, судороги перекосили разинутый рот. Трубка выпала из пальцев, стукнулась о половицу, рассыпая пепел и жар.
Моряки, вскочив, испуганно уставились в неузнаваемо искаженное муками лицо.
— Погодите, полежу… — Петр, задыхаясь, выдавил простые слова, кряхтя нагнулся за трубкой и, одной рукой прижимая к камзолу листок с недочитанной инструкцией, другой нетерпеливо махнул Апраксину. — Ступай с ними к Нартову… Покличу скоро…
Он проводил моряков страшным от обессиливающих страданий взглядом. Вот вразвалку, словно по корабельной палубе в непогоду, удалился Беринг… четко прошагал Чириков… медля, попятился к двери и скрылся за ней расстроенный генерал-адмирал. Так нехотя уходила жизнь.
Корчаясь громоздким телом, Петр сунулся на кровать.
За окнами кабинета угасал день.
Из «Юрнала бытности в Камчатской экспедиции мичмана Петра Чаплина:
1725 год, февраль
Воскресенье, 7. Поутру, не доезжая до Вологды за 20 верст, получили известие о кончине Е. И. В. Петра Великаго чрез посланнаго из Санкт-Питербурха к генералу-лейтенанту Чекину…»
ГЛАВА IV
СЕКРЕТНЫЙ ВОЯЖ
…От славных вод Балтийских края
К востоку путь свой простирая…
Ломоносов
«Юрнал бытности»
Семь раз прозвучало в окрестных сопках эхо прощального салюта двух корабельных пушек. Попутный ветер, певуче гудя в струнах такелажа, выгнул холщевые паруса, чуть накренил перегруженную лодию[22] и лениво повлек ее вслед за флагманским ботом. Нескончаемой, до горизонта, поймой раздались плоские берега Охоты. Радужно искрясь под солнцем, кое-где подернутые полуденным маревом, болотистые луга лавой малахита затопили приустьевую равнину. Волны некошенных от века трав вздымались к черным скалам снежного хребта, окаймляющего равнину на западе. Там, в излучинах, на грани лугов и стеклянной спирали реки затерялись древние строения Охотского острога, некогда заложенного опытовщиком Семеном Шелковниковым у выхода в загадочный
