дворов казачьих. Дни и ночи казаки в ясашной избе, чинят в ней с прикащиком суд и расправу над камчадалами, бражничают, в зернь и в карты играют на кабальные записи, на женок с чадами. Иная баба в один день у трех господ побывает.
Места камчатския не в пример охотским и якутским климату благоприятнаго, изрядно имеют соболей и медведей, а жители, ежели ударят копьем по воде, редко не вытащат рыбу. Обычаи их диковинными почитать следует, особливо кривлянья, коими они подражали всякому нашему слову и повадкам, також крику птиц и зверей на разныя голоса.
Поселение тех инородцев стоит близ гавани: тридцать балаганов на столбах. Под ними на вешалах сохнет красная рыба. К столбам псы привязаны и нещадно воют от голоду и обиды на хозяев: те им корм задают однажды в сутки, чтоб они проворнее в езде были. Над балаганами черным-черно от сорок и ворон — птицы священной по камчадальской вере и предерзкой: юколу не токмо у псов, но из рук у людей вырывает.
Полюбовались мы их уменью на свадьбе, куда зазвал нас Кондрат Мошков, прибыв с лодией после прозимовки из Ичи.
Свадьбу святил поп острожный за восемь соболей. А женился малый парень годов осьмнадцати на вдове с дочерью, что дозволено по обычаю дикому, також и на двух сестрах жениться, а пасынку на мачехе, а приятелям меняться женами. Сие отнюдь не зазорно для них, яко и то, что удавливают они младенца, ежели двое народятся, а старых людей принуждают помирать голодною смертью, а когда и убивают.
Камчадал (из книги С. Крашенинникова Описание Земли Камчатки" изд. 1786▫г.)
Камчадал (из книги С. Крашенинникова «Описание Земли Камчатки» изд. 1786 г.)
Камчадалка (из книги С. Крашенинникова. Описание Земли Камчатки" изд. 1786 г.)
Камчадалка (из книги С. Крашенинникова. «Описание Земли Камчатки» изд. 1786 г.)
Камчадалы при Нижнем остроге крещены в православную веру, однакож и по сей день поклоняются идолам прежним и птицам. В балагане том на столбах, где справляли свадьбу, после попа старый инородец пел и кривлялся, а гости внимали его кривляньям с пущею охотою, нежели когда поп хмельной возгласил многая лета. С непривычки опасались мы, что балаган от людскаго множества наземь повалится. Гостей набралось десятков шесть и более: мужики в желтых штанах и желтых рубахах из кож морскаго зверя, ольховою корою крашенных, бабы в платьях из камки, на голове косник[41], златом шитый, яко у дам на санкт-питербурхской ассамблее, на шее корольки[42] цветные, на руках перчатки без перстов, а персты до того нечисты, что противность обуяла, когда потчевали они нас селегой. Еда селега из кореньев и толченых орехов, сварена в жире зверином и рыбьем, а вкусом похожа на мыло. Угощали нас камчадальския прелестницы и белою глиною, подобной той глине, которую видали мы у охотских ламутков. С виду она яко сметана и на вкус приятна. Еще угощали нас красною икрою рыбьею, а едят ее с древесною корою. Хлеб в здешних местах не водится, хотя по климату Камчатка годна для хлебопашества. Жители про то не ведают, а прикащики токмо и знают ясак выколачивать да вымучивать.
Вина в балагане не было вовсе, но в немалому нашему удивлению гости и хозяева охмелели с грибов, водою запивая те грибы поганыя.
— Тако пировать будут седьмицу[43], — сказал нам Мошков, и мы ушли в гавань на лодию.
Гавань при Нижней Камчатке возлегла у гор, вековечно покрытых снегом и в ту пору, когда в гавани теплота воздуха размягчала смолу в палубе лодии. Но ледяную холодность не должно принимать за истинную, в чем убедились мы. Позорище[44] увиданное столь непостижимо уму, что не в силах я описать его величие. Среди яснаго неба грянул гром и померкло светило, заслоненное черною тучею, вознесшеюся над горою. Горячий пепл посыпал сушу и море, а люди в остроге молились за упокой душ своих. С ужасом взирали мы на башню острожную. Крест ее шатался наподобие корабельной мачты в бурю. Зелень на горах увяла и почернела от грязи, вершины гор колебались, земля окрест гудела и с трепетом глядеть привелось на буйство морских вод в самой гавани. Будто настала великая непогода. Вода то убегала прочь в море, то устремлялась к берегам и носила нашу лодию по гавани. Земли трус[45] длился без малаго с четверть часа, а тогда все обрело спокойствие и недвижность. Лишь чернота гор да непрестанный от страху вой псов у камчадальских балаганов вещали нам про то, что сие позорище подлинною явью было…»
Таинственный край света вставал со страниц путевого журнала. Это было заочное знакомство Чирикова с камчатскими нравами и обитателями: первобытно невежественными аборигенами, среди коих возможно жили неведомые никому прямые потомки спутников Дежнева, и не менее дикими аргонавтами из сибирских острогов, забредшими на грань Симова жребия и Восточного моря-океана ради золотого руна того века — «собольей и лисьей и бобровой казны».
«…А ныне, — читал лейтенант, — перешли из Нижней Камчатки в реку Большую к острогу, чтоб изготовить лодию для дальнего вояжа, и поспели на лай громкий. На острожном дворе, — острог немалый с казенным анбаром, приказною избою, аманатскою казенкою да пушками, обнесен тыном стоячим, — шумели государев прикащик в шубе собольей и монах малорослый безбородый, а казаки, обступив их, зубы скалили. Подоспели мы в час, когда монах поносную речь кричал:
— Которые де люди и цареубойцы, и те де живут, приставлены у государевых дел, а не велие дело, что на Камчатке прикащиков убивать!..
— Постой, постой, да ты птица мудреная, — сказал, ухватив его за плечо, Иван Евреинов. — В кого ж метил, цареубойцей срамя?.. С плетьми, с батожьем да с шелепами[46] спознаться надумал?
А прикащик слезную жалобу принес:
— Велите, господа навигаторы, услать смутьяна за море, от него на Камчатке в народе великое возмущение.
— Шелепы не мне готовьте, господа навигаторы, а сему чащиннику, государеву казну он ворует, — предерзко молвил монах, указуя на прикащика. — Я ж государю нашему под владение новыя землицы сыскал…
Он ткнул рукой на полдень, где синела над морем гора высокая и дымом в небо курилась. Мы еще в пути к Большому острогу приметили ее и дивились словам Мошкова, будто до нее верст с полтора ста, а плыть надобно двое суток.
Заслышав похвальную речь монаха, виду не подали, что
