Спустившись в сад, она побежала к бассейну и уже протянула руку, чтобы схватить девочку, которая ожидала ее, не отступая ни на шаг. Но в этот момент собака вцепилась ей зубами в руку. Орсола ужасно вскрикнула не столько от боли, сколько от злости. На ее крик при бежал Сарранти и увел детей, а садовник заставил собаку выпустить свою жертву.
Орсола пришла ко мне и показала окровавленную руку.
– Надеюсь, вы накажете племянницу и убьете со баку?
Может быть, я и исполнил бы ее просьбу, но Сарранти вмешался и удержал меня. Он сам видел все, что было у бассейна; по его мнению, Леони не была виновата, а собака, как верный слуга, заступилась за свою хозяйку, так что и ее убивать не следовало. Я удовольствовался тем, что запретил детям играть у бассейна, а собаку посадил в конуру. Орсола так легко отказалась от намерения отомстить, что это и удивило, и испугало меня. К тому времени, наконец, я понял, что она не прощает нанесенных ей оскорблений.
Одно происшествие, случившееся тогда в нашем доме, дало Орсоле возможность привести задуманный ею ужасный план в исполнение.
Была середина августа 1820 года. Сарранти, который обыкновенно вел суровый и праведный образ жизни, сделался вдруг до того эксцентричным, что привлек к себе внимание всех окружающих, – как соседей, так и при слуги замка.
Иногда ночами к нему являлись какие-то люди, и он уходил вместе с ними и пропадал по нескольку дней, уведомляя меня о своем отъезде только коротенькой запиской, которую обыкновенно оставлял у лакея Жана, сделавшегося его тайным поверенным. Причин своего внезапного исчезновения он мне никогда не сообщал, не говорил также, сколько времени продлится его отлучка.
Иногда он запирался у себя в комнате или в садовом флигеле со своими друзьями с раннего утра, отказывался от завтрака, а иногда даже и от обеда.
Его стали часто встречать с людьми, одетыми в длин ные синие дорожные сюртуки, увешанные орденами, и по манерам похожими на военных в штатском платье.
Орсола часто подслушивала у дверей его спальни, кабинета или садового флигеля. Ей хотелось узнать, о чем они совещаются. Отдельные слова, которые ей удалось уловить, могли натолкнуть ее на след, но так как между ними не было связи, то и воспоминания о них у нее скоро изглаживались. Чаще всего повторялись между ними имена Людовика XVIII и Наполеона, так что Орсола поняла, что речь шла о заговоре между военными, которые ставили целью уничтожить существующее правление и восстановить монархию. Помню, с какой дьявольской радостью сообщила мне Орсола сделанное ею открытие. Она ненавидела вашего отца за то, что он всегда принимал сторону детей. Я уверен, что она не задумалась бы выдать его полиции, если бы ее на занимал другой план и если бы она, со своей прозорливостью, не нашла в его замыслах что-либо полезное для себя, что могло послужить ее целям. Она ожидала дня, часа, воз можности начать свои действия, как ждет ягуар, при жавшись к ветке, удобного момента, чтобы броситься на человека. В этом нетерпеливом и вместе с тем неукротимом создании было что-то, напоминающее змею и тигра.
Восемнадцатого августа Сарранти ночью ушел из замка и в записке, которую, по обыкновению, оставил мне, просил меня, чтобы я сам отправился к нотариусу в Корбейль за лежавшими у него на хранении тремястами тысячами франков, большую часть которых я должен был постараться получить банковскими билетами. Утром я велел запрячь лошадь и поехал в Корбейль. У нотариуса не было банковских билетов, и мне пришлось взять деньги обратно так, как я их положил, т. е. золотом.
Днем Сарранти вернулся и попросил у меня позволения переговорить со мной наедине.
Я был у Орсолы.
– Сейчас сойду, – сказал я Жану.
– Почему вы не просите Сарранти прийти наверх? – спросила она. – Вам было бы здесь гораздо удобнее.
– Попросите господина Сарранти наверх, – сказал я Жану.
– Оставь нас, пожалуйста, – предложил я Орсоле, когда он ушел.
– У вас есть от меня тайны? – спросила она.
– Нет, но тайны Сарранти касаются только его, а не меня.
– С вашего позволения, господин Жерар, тайны гос подина Сарранти будут «нашими» тайнами, или он оста вит их при себе.
С этими словами она не вышла, а заперлась в сосед ней комнате, откуда могла слышать весь разговор. Едва закрылась за ней дверь, как вошел ваш отец. Мне следовало бы увести его в другую комнату или в уединенную аллею парка, но я боялся последствий такого своевольства перед всесилием Орсолы. Сарранти вошел и спросил:
– Мы одни? Могу я говорить с вами вполне откровенно?
– Совершенно одни, друг мой, – ответил я поспешно. – Вы можете говорить совершенно свободно.
Жерар приостановился и, прежде чем продолжить свой рассказ, обратился к монаху.
– Знаете ли вы, что ваш отец хотел сказать мне, брат мой? – спросил он. – И должен ли я повторять вам это?
– Я не знаю решительно ничего, – ответил Доминик. – Когда отец покинул Францию, я был в семинарии. Он не успел даже проститься со мною. С тех пор я получил от него одно письмо, помеченное «Лахор». В нем он толь ко успокаивал меня относительно своего здоровья и посылал мне деньги, в которых я нуждался.
– В таком случае я должен рассказать вам, каковы были намерения вашего отца и членом какого заговора он был, – сказал умирающий.
III. Тайна Сарранти
– Прежде всего, дорогой мосье Жерар, – заговорил ваш отец, – прошу вас верить, что все, что я скажу вам теперь, было известно брату вашему, Жаку, с первого же дня нашей встречи. Значит, поручая мне воспитание своих детей, он уже знал, что имел дело с заговорщиком.
Вы сами знаете, и как меня зовут, и откуда я родом. Я корсиканец и родился в Аяччо в один день с императором, которому посвятил всю жизнь мою. После его отречения в Фонтенбло я поехал за ним на остров Эльбу, а после битвы на Монт-Сен-Жане – на остров Святой Елены.
Когда-нибудь мир узнает, на какие муки был обречен человек, который держал в руках власть над всеми государствами поочередно, и голос истории станет палачом-мстителем над всеми его палачами.
С начала 1817 года, ни слова не говоря великому пленнику, я начал хлопотать о том, чтобы дать ему возможность бежать. Прежде всего я установил связь с одним американским судном, которое доставляло нам письма от бывшего короля Иосифа, жившего в то время в Бостоне. Но император остался крайне недоволен моим поступком и сам донес на меня губернатору.
– Отправьте его поскорее во Францию, – прибавил он, – а то этот молодец хочет выкрасть меня из такого рая, как Святая Елена.
Он во всех подробностях рассказал губернатору план своего побега, который я только что сообщил ему самому.
Единственную милость, которую он за это просил, была отсылка во Францию одного из преданнейших ему людей, – и в этом ему не отказали.
В бухте Джеймс стояло судно, готовое завтра же отправиться в Портсмут, и было решено, что меня от правят на нем.
Я был в истинном отчаянии. Мне думалось, что я прогневил императора. Вдруг генерал Монтолон передает мне приказ явиться к нему. Генерал сам провел меня в спальню. Наполеон дал ему понять, чтобы он ушел и оставил нас одних.
Я бросился на колени и молил великого пленника, чтобы он простил меня и не отсылал от себя. Он выслушал меня до конца, не переставая добродушно улыбаться, потом взял меня за ухо.
– Дурень, ты дурень! – сказал он. – Ну, встань-ка!
Этот шутливый тон так не был похож на серьезную речь, которую я ожидал, что я совершенно растерялся и бессознательно встал на ноги.
– Я тебя простить не могу, – сказал император, – потому что мне пришлось бы прощать безграничную верность и слишком горячую преданность, а подобных вещей, глупый корсиканец, не прощают, – их только помнят всю жизнь.
– В таком случае, государь, ради самого Бога, не отсылайте меня отсюда! – вскричал я.
– Сарранти, – проговорил он, пристально глядя на меня, – пойми, что ты нужен мне во Франции.
– Это дело другое, государь, – сказал я, – и как бы мне ни хотелось остаться возле вас, я готов поехать туда хоть сейчас же!
– Выслушай меня спокойно, – проговорил Наполеон, – потому что дела, которые я хочу тебе доверить, – дела очень важные. Во Франции у меня есть сторон ники…
– Еще бы, ваше величество! За вас – весь народ.
– Некоторые из моих старых генералов хлопочут о моем возвращении.
– О, государь, с какой радостью увидели бы мы вас опять на троне Франции! Ведь возвратились же вы с острова Эльба!
– В такой жизни, как моя, подобные страницы не повторяются, – покачивая головою, возразил император. – Кроме того, я начинаю думать, что для блага Все ленной было бы лучше, чтобы я умер здесь… чтобы император народов сложил здесь голову, как Иисус на Голгофе… Это была бы смерть прекрасная, Сарранти, а я хочу и умереть хорошо.
Он сказал эти слова с таким же торжествующим видом, с каким подписывал мирные договоры Маренго и Аустерлица. На Святой Елене под гнетом унижения и горя он опять осознал свой гений.
