Монах вздрогнул.
– Да, отец мой, – проговорил умирающий, который заметил это невольное движение, – в этом-то и заключается весь неотразимый фатум преступления. Убийца оказывается как бы в тисках железной руки и должен убивать потому, что уже раз убил.
Я с ружьем в руке бросился в главную аллею парка, силясь пронизать тьму глазами, заглядывая всюду, где мне слышался шум, принимая каждый прорвавшийся сквозь листву лунный луч за белое платье ребенка. В эти минуты я действительно обезумел от ярости, страха и вида крови. При каждом малейшем шуме я останавливался, звал Брезиля, прикладывая ружье к щеке и спрашивая:
– Леони, это ты?
Но ответа не было, – все оставалось мертвенно спокойно, парк был молчалив, как могила, и пуст, как бесконечность.
Вдруг я очутился на берегу пруда и в ужасе остановился. Волосы стали у меня на голове дыбом, я закричал каким-то совершенно нечеловеческим голосом и побежал прочь. Да, я именно бежал, а не шел, – бежал, как исступленный, ничего не сознавая и не видя.
Я пробегал так из одной аллеи в другую, от куста к кусту, должно быть, около часу. Но все было по-прежнему тихо, пусто и глухо, нигде не виднелось ни малейшего следа. Была минута, когда мне хотелось выстрелить, лишь бы услышать какой-нибудь звук в этой ужасающей, мертвенной тишине.
Наконец, совершенно обессиленный, обливаясь потом, я потерял всякую надежду найти следы собаки и ребенка и очутился перед замком, всего в ста шагах от пруда… Эта холодная, неподвижная, как бы замерзшая вода наводила на меня ужас. Я отвернулся, но глаза мои, против моей воли, снова останавливались на ней, как заколдованные. На берегу, как огромная уснувшая рыба, лежала лодка, а на траве валялось весло. Я не мог видеть всего этого и вошел в дом.
Пойти к телу Орсолы у меня не хватало духу, и я пробрался в свою комнату… но и там окна были открыты, и через них виднелся пруд!.. Я подошел к одному из них и хотел запереть ставни, но когда нагибался, чтобы достать одну из створок, опять взглянул на пруд и замер!.. По берегу бродило какое-то животное, обнюхивая землю и как бы отыскивая какие-то следы… То был Брезиль! Чего мог он искать там?
Какое-то время он бежал вдоль берега, потом остановился на том месте, где мы с Виктором сели в лодку, поднял голову, потянул в себя воздух, громко завыл и бросился в воду. Странная и ужасная вещь! Он плыл по той самой черте, по которой прошла лодка, точно после нее остался видимый след! Когда он доплыл до того места, где я бросил ребенка в воду, то несколько мгновений повертелся вокруг него, затем нырнул…
Я напряженно, затаив дыхание, следил за каждым его движением и точно замер в этом состоянии.
Над тем местом, где нырнул Брезиль, вода колыхалась и пенилась. Раза два на поверхности появлялась его голова, и я слышал, как тяжело он переводил дыхание. В третий раз он всплыл, держа в зубах какую-то большую массу с неясными очертаниями, и усиленно поплыл к берегу, таща ее за собою.
Он вышел из воды и вынес свою ношу на траву. То был труп маленького мальчика.
– Это ужасно! – прошептал монах.
– Да! А понимаете ли вы, что было тогда со мною? – продолжал Жерар. – Ведь на моих собственных глазах бездна, точно перед страшным судом, изрыгала мою жертву! Я закричал от бешенства, схватил ружье и по несся с лестницы. Право, не понимаю, как я тогда не слетел и не разбился вдребезги! Когда я очутился на крыльце, группа деревьев заслонила от меня собаку и ребенка, и я стал подкрадываться к ним под этим прикрытием. Минуты через две я был от них шагах в тридцати. Брезиль тащил труп дальше от замка.
Я вспомнил, что в заборе был пролом. Верно, через него-то и убежала Леони, и туда же тащил пес и тело Виктора! Не заметь этого я случайно, проклятая собака донесла бы на меня!
Когда я вышел из-за деревьев, Брезиль выпустил ребенка и повернул ко мне свою голову со сверкающими глазами и огромной раскрытой пастью. Я слышал, как щелкали его страшные зубы.
Я уловил момент, когда он остановился в нерешительности, броситься ли ему на меня или тащить ребенка к пролому, и прицелился в него так, как целится человек, знающий, что от этого выстрела зависит его жизнь и смерть… Брезиль припал к земле, завыл и исчез в лесу. Я бросился за ним, рассчитывая догнать его и добить прикладом. Было очевидно, что он жестоко ранен, потому что при свете луны на траве виднелась темная и широкая полоса крови. Я шел по ней, как по следу, но, дойдя до леса, потерял ее из виду.
Тем не менее, я бросился к пролому. Он мог уйти через него, да через него же прошла и Леони. На одной из цепких ветвей висели даже клочки ее воротничка. Но куда же она делась? С тех пор, как она пробралась здесь, прошло больше часу. Дорога в Фонтенбло и Париж проходила на расстоянии не более одного лье отсюда. Но как мог я узнать, в какую сторону она свернула? Встретила ли она кого-нибудь и куда ее повезли? А что если, пока я разыскиваю ее, кто-нибудь придет в замок и увидит на лугу труп Виктора? Нет, прежде всего необходимо избавиться от этого трупа.
Только в эту минуту заговорило во мне чувство само сохранения. Ведь оставить труп в пруду – было истинным безумием! Утопленники всегда через несколько часов всплывают на поверхность! В сущности, даже хорошо, что Брезиль вытащил его! Нужно теперь похоронить его в каком-нибудь уединенном уголке сада, и тогда дело канет в вечность!
Я вернулся опять в парк через пролом, мимоходом сорвал с колючек клочок воротничка Леони и бегом бросился к пруду. Вдруг у меня мелькнула мысль, от которой закружилась голова. А что если трупа на берегу уже не окажется? Что тогда? Где его искать?
Но, к счастью, он был там… К счастью! Понимаете ли вы весь ужас одной этой мысли!
– Да, ужасно, ужасно! – проговорил монах, у которого от этого рассказа шевелились на голове волосы.
Жерар помолчал, глубоко вздохнул и продолжал:
– Для того чтобы похоронить ребенка, мне нужна была лопата, но за то время, пока я ходил к пролому, я так измучился опасением, что труп пропадет, что теперь не хотел больше расставаться с ним, закинул ружье за спину, подхватил труп на руки и пошел за лопатой к сараю, где старик Винцент прятал свои садовые инструменты. Я скоро нашел то, что мне было нужно; но сарай этот стоял в огороде, а я хотел закопать мальчика непременно как можно дальше от огорода, в самой отдален ной части парка. Ради этого я должен был снова пройти через освещенный луной луг, с отвращением поглядывая на шедшую рядом со мною безобразную длинную тень человека с трупом ребенка на руках. Ноги его болтались впереди, голова повисла за моей спиной.
Я прибавил шагу и вошел в лес. Путь, который мне предстоит от часа моей смерти до часа страшного суда, наверно, не будет для меня так ужасен и мучителен, как этот ночной переход через мой собственный парк, под темной сенью вековых деревьев. Ноги подо мной подкашивались, грудь была до того сдавлена спазмом, что по временам мне приходилось останавливаться, чтобы перевести дыхание.
Вдруг я остановился, потом рванулся вперед, но что-то держало меня на месте. Я задрожал всем телом, голова закружилась, и в ней понеслись целые вереницы страшнейших видений. Мне казалось, что я умираю.
Наконец, я, сделав ужасное усилие, оглянулся. Белокурые кудри ребенка запутались в ветвях и задержали меня. Все это продолжалось не более секунды, но и в этот миг я видел, как над моей головой сверкнул нож гильотины. Я расхохотался ужасным, диким хохотом и изо всех сил дернул труп. Прядь волос его осталась на ветках, но я, не обращая на это внимания, пошел дальше.
Пробравшись сквозь густую чащу, я очутился в нескольких шагах от дерновой скамейки в таком глухом месте парка, что за все четыре года моей жизни в замке я бывал там не более двух раз. Я выбрал место фута в три длиною и принялся копать яму, рассчитывая, что окончу ее через час или полтора.
Да, но каков был этот час для меня, отец мой!.. Было около двух часов утра. В августе природа начинает пробуждаться именно около этого времени. Птицы начинают чирикать на деревьях, животные поднимаются в чащах на ноги. При малейшем шуме я оборачивался, – мне слышались чьи-то шаги. Пот лил с меня градом, дыхание вырывалось из груди с каким-то свистом. Я чувствовал, что наступает день.
Наконец могила была готова. Так как она была не очень глубока, я опустил в нее тело ребенка вертикально, потом начал забрасывать его землею, изо всех сил притаптывая ее ногами, чтобы на поверхности не осталось бугорка. Вся земля все-таки в яму не вошла, и я разбросал остатки ее в разных местах, поодаль от могилы. Потом нарезал пластов дерна и тщательно разложил его сверху, чтобы не было видно свежевскопанного места. Отойдя на несколько шагов и присмотревшись, я убедился, что от моего злодейства не осталось теперь и следа.
Солнце поднялось над горизонтом и залило своим светом вершину огромного дуба, под которым я стоял. В ветвях его, над моей головою, распевал соловей.
