опасно, — возразил Спермофилус, — не стоит рисковать.
— Не опаснее, чем сидеть тут и ждать, пока ветер переменится, — задумчиво произнёс Ицхак. — Шурин мой проживает в Чеккано, в двух днях пути от Конта. Я сегодня же хочу раздобыть осла, чтобы с утра всем семейством отправиться к нему.
— Где же вы возьмёте осла в такое время? — удивился Суслик.
— У меня тоже есть кое-какие должники, — Ицхак разгладил ладонями усталое лицо. — Идёмте, сеньор Никколо, раз уж взялись мне помогать, то помогите и с этим.
Ицхак с Сусликом растворились в наплывающей ночи. Джулиано — по итогу непродолжительного спора оставленный с семейством джудита в качестве защиты от лихих людей — вышел на ступени мавзолея, чтобы проводить их. Он долго стоял там, привалившись спиной к крошащимся пилястрам у входа, и с улыбкой на лице слушал, как неуклюже ломятся сквозь густой подлесок и туман два городских жителя.
Когда звуки шагов окончательно растворились в молочной пелене, Джулиано опустился на покрытые опавшей листвой ступени усыпальницы и положил обнаженный меч на колени. Нагретый за день камень ещё хранил жар закатившегося за горизонт солнца, и юноша с удовольствием прижался боком к тонкой колонне периптера, впитывая тепло каждой клеточкой усталого тела.
Минуты медленно катились во тьму чёрными горошинами из высохших стручков мышиной радости. В зарослях ежевики попискивали и ухали сычи. Месяц в небесах наливался холодной сталью, кутаясь в рваные облачные полотнища. Туман густел, скапливаясь у подножья лестницы настоящим киселём, в котором тонули корни деревьев и основания соседних надгробий. Казалось, статуи, кресты и колонны парят в воздухе, мерно покачиваясь на белёсых волнах.
Джулиано слышал, как в каменном чреве мавзолея у костра тихо переговариваются спасённые джудиты. Потом Юдифь негромко запела колыбельную на незнакомом языке. Джулиано прикрыл глаза и вспомнил мать, вот так же певшую ему перед сном в далёком детстве. Ему даже показалось, что на миг он постиг значение чужих слов.
А-ла-я, лая-лая. Лая, а-лая.
А-ла-я, лая-лая. Зла-я, а-лая.
Зла-я а-лая зме-я, ала-ала-я.
Всех обнимет ала-я, зла-я ала-я.
Па-лая, па-лая, чёрна-я зем-ля.
А-лая, а-лая тянется шле-я.
Всех опутает стру-я, ала-ала-я.
Всех утянет за кра-я, пала-ала-я.
Тая, тая, не та-я, ала-я зме-я.
От жиль-я и до жнивь-я, ала-ала-я.
И рождаясь и гни-я, зла-я, а-лая.
От слона до муравь-я, ала-ала-я.
А-ла-я, лая-лая. Лая, а-лая.
А-ла-я, лая-лая. Зла-я, а-лая.
Слова Юдифи на певучем наречье звоном бронзовых колокольчиков взлетели под своды усыпальницы, рассыпались медными рамесами, раскатились по пыльным нишам и затихли. Саррочка что-то невнятно промурлыкала матери напоследок, и мавзолей окутала сонная тишина.
За спиной де Грассо раздались мягкие шаги. Джудитская женщина, сметя рукой с лестницы сор и листья, безмолвно села рядом.
— Ложитесь, сеньора, я постерегу ваш сон, — сказал Джулиано.
— Спасибо, но я не смогу уснуть без мужа, — возразила женщина, — лучше подожду его тут.
— О чем была эта песня? — спросил де Грассо.
— О том, что маленьким детям пора спать, иначе придёт страшный красный змей и утащит их в своё подземное царство.
— Какие у вас пугающие колыбельные, — проворчал Джулиано.
Юдифь дёрнула худыми плечами, поправляя сбившийся платок горчичного цвета:
— Этой песне много лет. Её пела ещё моя бабушка. Раньше я думала, что она просто хотела, чтобы я побыстрее спряталась под одеяло и престала её донимать. Но сейчас я понимаю, что в простой детской песенке сокрыт глубокий смысл. В ней поётся о жизни и смерти, о добре и зле.
— А что вы поёте своим детям о боге, которого убили? — спросил Джулиано.
Вся обида, копившаяся на джудитов несколько последних дней, внезапно выплеснулась в этих злых словах, брошенных в усталое лицо Юдифи.
— Мой народ не убивал вашего бога, — белки глаз женщины гневно блеснули в лунном свете. — Бога вообще нельзя убить, только предать или забыть. Вы придумали себе идола взамен отверженных богов. Украли его из наших священных текстов, а потом обвинили джудитов в убийстве своей фантазии.
Кулаки Джулиано сжались на мече, челюсть задеревенела. Ему захотелось ударить эту беззащитную женщину так, чтобы алая змея с шипением вылезла на её лицо и заскользила по подбородку за серый воротник застиранного платья и ещё ниже, по вислым грудям к дряблому животу; своими руками придушить богомерзкую дщерь проклятого племени, чтобы её тонкие губы навсегда застыли в нетающем оскале смерти, и чёрная земля поглотила это ненавистное лицо. Но юноша сдержал бурный порыв, разогнул побелевшие пальцы и лишь судорожно выдохнул запертый в груди воздух.
— Ты врёшь, — твёрдо заявил он, — всё ваше племя всегда врёт. А хуже всего, что вы сами обманываетесь.
— М-м, а ты, конечно, знаешь всю правду? — женщина грустно улыбнулась.
— Знаю, — Джулиано насупился, хрустнув пальцами.
В осеннем воздухе, напоенном запахами прелой листвы и сырой земли, повисло ледяное молчанье. Хищная ночная птица мелькнула в просвете между деревьями и периптером.
— Иногда мне кажется, что всей правды не знает никто, — женщина перевела задумчивый взгляд на Джулиано.
Юноша отвернулся, подперев худой подбородок сомкнутыми в замок ладонями.
Глава 38. Прощай цветочница!
Серые, набрякшие мелким осенним дождём тучи цеплялись дряблыми подбрюшьями за высокие шпили церквей и соборов Конта. Слякотная морось изредка осыпала хмурых прохожих, заставляя их кутаться в плащи и накидки. Мокрый ветер, сильными порывами налетавший с запада, срывал с верёвок, натянутых от дома к дому, неубранное вовремя белье и гремел разболтавшимися ставнями. С центральных улиц исчезло битое стекло и кирпичи. В воздухе перестал ощущаться запах пожара. Жизнь столицы постепенно входила в обыденную колею. Словно и не кипело всего пару дней назад в квартале цирка Флавия адское варево, не плескалась мутная пена поломанных судеб на грязные городские стены, не рвались тонкие нити людских жизней. Тих и смирён был город.
Уставший Джулиано в компании Суслика медленно брёл по сырым улицам Конта. Они только что благополучно проводили семейство беглого джудита Ицхака до северных ворот и теперь не спеша возвращались назад. Де Грассо отчаянно зевал. Выспаться в минувшую ночь у него не получилось. Лекарь и барбьери провозились с поисками осла до самого рассвета, и юноша в ожидании их просидел всё это время на холодных ступенях мавзолея, изредка ловя себя на том, что проваливается в зыбкое забытьё и клюёт носом.
— Как думаешь, обрадуется Пьетро твоему воскрешению из мёртвых? — спросил Джулиано.
— Ещё бы! Я ж ему денег должен, — позёвывая в кулак, сообщил барбьери.
На этом они и расстались. Бледный Суслик с тёмными кругами под глазами и недельной щетиной на лице поплёлся отлёживаться в свою нору рядом
