Цветаева находит дописанные — не дослышанные (не увиденные) — пусть не образы — строки — даже у Пушкина:
“Но бывает и с поэтами и с гениями.
Есть в Гимне Чуме две строки только-авторские, а именно:
И счастлив тот, кто средь волненья
Их обретать и ведать мог.
Пушкин, на секунду отпущенный демоном, не дотерпел. Это, а не иное происходит, когда мы у себя или у других обнаруживаем строку на затычку, ту поэтическую „воду”, которая не что иное, как мель наития . <…> Так случается, когда рука опережает слух”14.
Жакоте находит нужным скорее оставить пробел (от этих пробелов белеет то, что зарождалось как стихи) — там, где не видно, там, где не слышно. Ибо реальностью в этом случае будет именно пробел — и через этот просвет может глянуть на нас то, что не вызовешь словами. “ Непосредственность чувства: она стала для меня самым драгоценным и единственным жизненным уроком, позволявшим побеждать сомнения: то, что давалось непосредственно и мгновенно, всегда потом возвращалось — и это было не бесплодное повторение, но настоятельная потребность, яркая и живая, открытие, не перестающее поражать своей новизной. Мне кажется, что со временем я все лучше усваиваю этот урок, не утративший и теперь своей первоначальной силы. Но для меня невозможно свести его к какому-либо единому определению. Ведь живая истина вообще не может быть сведена к нему; в лучшем случае оно может стать подорожной для въезда в страну, которую еще предстоит открыть. И тут приходит мысль, что к самым важным вещам можно приблизиться лишь окольным путем, исподволь, почти украдкой. Но сами они ускользают всегда. Возможно даже — кто знает? — так ускользнут они и от самой смерти…”
Вещи мира и вправду говорят с нами и ведут нас — но при попытке описать этот путь иначе, чем через посредство этих же вещей, выговорить “впрямую” то, что явлено нам во плоти, а не в смысле, мы начинаем уклоняться, блуждать, мы начинаем лгать, потому что способны выговорить лишь часть того, что во плоти существует как целое, как непосредственно явленная взору истина (а подмена целого частью, наверное, и есть ложь по преимуществу).
Фигуры, вписанные в пейзаж (те же смыслы, выговоренные “впрямую”), должны исчезнуть так же, как в стихе, согласно Жакоте, должны (по пути: по тому пути, на котором стих Жакоте становится прозой, оставаясь поэзией) исчезнуть сравнения, всегда приблизительные (например, девушка как нимфа). Если мы не хотим подмены, иллюзии, восковой куклы, у нас два пути (но это — один путь) — или разбудить и услышать (увидеть) в девушке нимфу (предоставить нимфе девичье тело, вызвать приступ одержимости плоти бесплотной, но яростной стихией), или — совсем убрать девушку из пейзажа, ожидая появления нимфы там, так и тогда, где, как и когда она пожелает явиться. И тогда главное — не застить себе глаза своими представлениями, не ослепить себя предзаданными идеями и образами (они — не суть, не существо мифа, а лишь его форма, соразмерная тем, кто воспринимал и мог рассказать об этом только так; мы этого не увидим, если по счастливой случайности та же форма не окажется соразмерной и нам; в любом случае — мы увидим только то, что нам соразмерно; из дальнейшего, кажется, станет видно, что нам соразмерно лишь безмерное…). И тогда главное — очистить от фигур и свой внутренний пейзаж, чтобы они не прорывались вовне, не заслоняли всегда присутствующую реальность…
С 22 февраля по 26 марта 2006 года в Доме Поэзии Театра Мольера в Париже шла постановка “Одиссеи” в переводе Филиппа Жакоте. Об этом великолепном спектакле, играемом одним актером15, можно было бы написать не одну статью. Но сейчас нам интересно то, каким образом — уловив импульс поэта, ставшего здесь переводчиком, — актер воплотил на сцене общение Улисса с Афиной. Как соткался пейзаж, в котором человек предстоял божеству.
…Он соткался из света, и музыки, и шума волн, и морской синевы, из которой постепенно выступил, явился нашему взгляду — глаз — око “огнезарной богини”, огромное око, предстоя которому человек — Одиссей — был равен его, этого ока, зрачку. Не дева ростом на полголовы повыше героя, как на множестве греческих ваз нам явлено, даже не глаз, который видит герой, — нет, это был глаз, который видит героя . Глаз, во взгляде которого, может быть, и существует герой. Во всяком случае, когда богине надо было перенести Улисса, глаз моргнул — и герой исчез, появившись там, где открылся глаз. Герой был там, где его видела богиня. И это было… ух! …это было полное попадание.
Это была сама реальность.
Татьяна Касаткина.
1 “Послесловие” на поверку оказывается основательным филологическим и философским трудом, посвященным жизни и творчеству французского поэта. Оно написано человеком, давно изучающим произведения Филиппа Жакоте (род. в 1925) и влюбленным в его поэзию. Для тех, кто впервые будет знакомиться с этим значительнейшим французским поэтом современности, лучшего посредника просто не придумать. Представляя книгу читателю, Арина Кузнецова пишет: “…каким бы ни был жанр „Пейзажей”, это прежде всего — книга поэтическая. И вершина (или одна из вершин) творчества Филиппа Жакоте. И — не побоюсь сказать — одна из самых значительных поэтических книг XX века. Это книга зрелости, летнего солнцестояния жизни — Жакоте было сорок пять лет, когда, в 1970 году , „Пейзажи с пропавшими фигурами” были опубликованы в издательстве „Галлимар” (но отдельные главы появлялись в журналах между 1964 и 1967 годом). Формально она представляет собой собрание прозаических этюдов, не так уж, казалось бы, и связанных между собой, — но при чтении (и перечитывании) книги открывается, что эти четырнадцать глав подчинены общему замыслу и составляют единое и живое целое. В них описания реальных ландшафтов (в первую очередь окрестностей Гриньяна, хотя иногда речь идет и о других местностях — Сен-Блезе на юге Франции, Майорке, Риме, Неаполе), которые у Жакоте всегда больше, чем просто пейзажи (хотя собственно „описания природы” поражают тонкостью наблюдений над метаморфозами света в смене сезонов и времени суток; возникает впечатление, что иные оттенки и превращения света замечены и описаны впервые), соединяются с размышлениями об истоках его собственного творчества и поэзии как таковой, иногда почти гранича с опытом мистического откровения; порой переходя в „поэтические упражнения”, словно бы идет „проверка на прочность” однажды найденного творческого метода; некоторые главы посвящены картинам, не обязательно пейзажам — речь может идти о портрете кисти Рембрандта или о фреске из Виллы Мистерий в Помпеях, а заключительная часть становится размышлением о Гёльдерлине и Рильке (далеким от какого бы то ни было „критического разбора”, но близким к глубинным основаниям творчества Жакоте — каждая мысль, высказываемая им, основана на подлинном внутреннем опыте)”.
К моменту создания “Пейзажей с пропавшими фигурами” Филипп Жакоте “был уже хорошо известным писателем, автором шести поэтических книг („Реквием”, „Три поэмы, обращенные к демонам”, „Сова”, „Непосвященный”, „Мотивы” и „Уроки”) и пяти прозаических — „Прогулка под деревьями”, „Элементы одного сна”, повести „Тьма”, оригинального путеводителя по Австрии, книги о Рильке; помимо этого он выпустил сборник „Разговор с музами”, где были собраны статьи о современной французской литературе, написанные для Нувель ревю франсэз , с которым Жакоте тогда регулярно сотрудничал. Одновременно он очень много переводил — достаточно сказать, что в этот период он перевел „Одиссею” Гомера, „Человека без свойств” Музиля, „Уединения” Гонгоры”.
2 “Его произведения числятся среди важнейших в поэзии нашего времени” (франц.). О Филиппе Жакоте в программе Дома Поэзии Театра Мольера, где была поставлена “Одиссея” в его переводе. (Очень вольно я бы перевела это так: “То, что он сделал, чрезвычайно важно и для поэзии, и для нашего времени”.) В России Жакоте до сих пор был представлен мало и… не всегда лучшим образом… В настоящее время, при участии наших лучших поэтов и переводчиков, готовится к выпуску книга его стихов.
3 Это, как пишет Арина Кузнецова в “Послесловии”, “небольшой городок на юге Франции, в провинции Дром, куда Жакоте, швейцарец по национальности, уроженец кантона Во, переехал с женой в 1953 году из Парижа и где живет по сей день”. Пейзажи Гриньяна — главные действующие лица книги Жакоте “Пейзажи с пропавшими фигурами”.
