с ним рукой и бедром. Миху это неожиданно взволновало, очевидно, сказывалось ведение им монашеского образа жизни. На площадке троллейбуса произошла перегруппировка сил, кто-то протискивался к выходу, кто-то препятствовал этому, боясь быть вытесненным на улицу. Неохватный, благоухающий алкоголем работяга, тяжело мотнувшись, толкнул Семёркину, она ойкнула. Маштаков свободной рукой потеснил верзилу в сторону, обозначая границы его территории, и под предлогом оберега от давки, оставил руку на талии девушки. Она отреагировала совершенно спокойно, выворачиваться не стала. Михе даже показалось, что он разглядел проблеснувшие в её глазах искорки азартного интереса.
Еще через две остановки Семёркина спросила:
— А с вами нельзя по одному материальчику посоветоваться, Михаил Николаевич? Такой… весь… бр-р-р… запутанный, по хулиганке с молотком, — она понизила голос до шепота. — У нас никто не знает, чего с ним делать, а в прокуратуре сейчас и обратиться-то не к кому. А у меня срок в пятницу.
В распоряжении Маштакова имелся единственный вариант ответа:
— Какие проблемы?
Договорились, что дознаватель заглянет на консультацию сразу после обеда. Олеся, попрощавшись, вышла на остановке «Улица Комсомольская», возле бывшего магазина «Спорттовары». Пока не закрылись двери, Миха смотрел ей вслед, размышляя, что ещё несколько дней назад, общаясь с Семёркиной на суточном дежурстве, считал ее задавакой и пустенькой дурочкой, а сейчас видит, что она приятная и вполне сообразительная для своих лет девчонка.
«Такой недостаток как молодость, к сожалению, слишком быстро проходит», — вспомнился избитый штамп.
Лично у него среди разнообразия неискоренимых недостатков указанного выше не имелось давно. Недолгое общение с молодой девушкой благоприятно повлияло на настроение оперативника. Оставшийся отрезок дороги до медсанчасти он мечтательно улыбался, предаваясь нескромным фантазиям, в связи с чем едва не проехал нужную остановку.
Из троллейбуса Маштаков десантировался с риском быть зажатым закрывавшимися дверьми. Засветив «ксиву», через вахту зашёл на огороженную территорию медсанчасти механического завода, более известную среди горожан как больничный комплекс или просто «комплекс». Медсанчасть была отстроена в рекордные сроки в конце семидесятых при активном содействии тогдашнего министра обороны СССР маршала Устинова Дмитрия Федоровича, числившегося депутатом от Острога в Верховном Совете. Троллейбусы, кстати, тоже в городе пустили благодаря маршалу, хотя они и не полагались районному центру по статусу.
В огромном фойе медсанчасти, именуемом «Курским вокзалом», против обыкновения оказалось немноголюдно. Время посещения больных закончилось, по больничному распорядку дня был ужин. В стационаре действовал пропускной режим, достаточно строгий для обычных граждан. Хорошо знакомый со здешними порядками, Маштаков уверенно прошел к закрытому гардеробу, открыл шпингалет, изнутри запиравший врезанную в стойку дверцу, и прошел в угол. Здесь всегда самостоятельно переодевались сотрудники милиции, прибывавшие в комплекс по служебным вопросам. Оставив на вешалке верхнюю одежду, Миха облачился в больничную накидку с завязками на груди и одноразовые полиэтиленовые бахилы.
Переход-галерея к главному корпусу в связи с поздним временем не функционировал, и Маштакову пришлось спуститься в цокольный этаж. Двигаясь по длинному плохо освещенному подземному коридору, он отметил, что по мере приближения к цели решимости на принципиальный разговор с заместителем прокурора у него становится все меньше.
«Блин горелый, иду к больному человеку фактически на разборку… А вдруг у него состояние тяжелое? Вдруг он вообще под капельницей лежит? Или родственники у него дежурят? А я иду, как… как миссионер к туземцам, не зван, не ждан, даже без гостинца… Может, повернуть пока не поздно? Выпишется Виктор Петрович из больнички, позвоню ему предварительно, как у нормальных людей положено… Встретимся где-нибудь на нейтрале», — Миха знал за собой способность находить веские причины, позволяющие уклоняться от проблемных поступков, к которым не лежала душа.
Татьяна в таких случаях высмеивала мужа, называла трусом. Воспоминание неприятно укололо самолюбие, и Маштаков прибавил шагу. Уже сознательно продолжая сеанс стимуляции совести, он восстановил в памяти, как при последней встрече в ИВС Андрейка Рязанцев по-стариковски беспомощно сутулился и втягивал голову в плечи, как глаза его наполнились дрожащей влагой…
«Молодому парню жизнь калечат, а я вместо того чтобы помочь, рефлексирую! Разве не трус?» — разозлился на себя Миха.
Пульмонология располагалась на третьем этаже. Маштаков прошел в отделение, раньше ему тут бывать не приходилось, но планировка всех отделений медсанчасти была типовой, поэтому он сориентировался без труда. Подойдя к посту, он предъявил удостоверение сидевшей за стеклянной перегородкой дежурной медсестре и спросил, в какой палате может найти больного Коваленко Виктора Петровича.
— А вам зачем? — деловито поинтересовалась сестра, перекатив языком за щекой леденец.
В пульмонологическом отделении, в отличие от травмы, нейротравмы и реанимации милиция была редким гостем.
— По служебной надобности, — Миха ответил коротко и предельно серьезно.
Медсестра проводила оперативника в конец коридора, постучала в дверь палаты под номером два и, не дожидаясь ответа, заглянула.
— К вам из уголовного розыска.
— Что такое?! — услышав громкий удивленный возглас, скрип кровати, а затем шарканье тапочек по линолеуму, Маштаков понял, что заместитель прокурора, хвала аллаху, не лежит под капельницей.
— Разрешите, Виктор Петрович? — Миха шагнул за порог палаты с замиранием сердца, как на экзамен.
— Маштаков? — Коваленко озадачился. — Вы как тут? П-проходите…
— Благодарю, — оперативник тщательно вытер ноги о коврик и огляделся.
Зампрокурора занимал люкс, небольшой по площади, но оборудованный всем необходимым. Кроме кровати и тумбочки, полагавшихся обычным больным, наличествовали два стула, кресло, а также холодильник «Свияга», на котором стоял маленький телевизор Sony. В коридорчике слева от входа имелась дверь, ведущая в помещение с удобствами.
Коваленко был в тренировочных брюках и белой футболке, обтягивающей плотный торс. Как всегда аккуратно причесан, редкие рыжие волосы в положенном месте, над правым виском разделяла линейка пробора. Без привычных узких очков в золотой оправе внешность теряла в значительности, а провалившиеся, близорукие глаза казались растерянными. Вообще, он заметно спал с лица, в связи с чем не так выделялся острый птичий нос.
По своему обыкновению заместитель прокурора руки не протянул, правда, предложил присесть, пододвинув стул.
— Слушаю вас, — манера общения у Коваленко осталась прежней; экономя время, он сразу норовил взять быка за рога, будто в коридоре выстроилась очередь из посетителей.
Миха, расстегнув куртку, осторожно опустился на край стула.
— Как здоровье, Виктор Петрович? — поинтересовался для порядку.
— Не дождетесь, — модной заготовкой ответил Коваленко и сел на скрипнувший под ним второй стул, оставив мягкое кресло свободным. — Слушаю.
— Вы меня извините, Виктор Петрович, что я набрался наглости к вам в больницу заявиться, — Маштаков мялся, не зная, с чего начать.
— Уже извинил. Давайте по сути.
Мысленно перекрестившись, Миха бросился в разговор, словно в холодную воду.
— Виктор Петрович, я по поводу той видеозаписи, которую сделал по вашему поручению… Помните?
Реакции не
