Но Элеонор снова увидела его облачным августовским днем через несколько месяцев после той встречи. Утро выдалось необычно теплым, воздух загустел, и Энтони проснулся в помутненном сознании. Элеонор слышала, как он ворочается перед рассветом, сражается со страшными видениями, которые одолевали его по ночам, и поняла, что нужно ждать худшего. Еще она понимала, что нападение – лучшая защита; поэтому, заставив принять две таблетки снотворного, сразу после завтрака отправила мужа наверх, а прислуге сказала, что он работает над важным проектом, и запретила его беспокоить. У няни Роуз был выходной, поэтому Элеонор позвала девочек и велела обуться: сегодня они проведут утро в городе.
– Ой, нет! Ну почему? – воскликнула Элис, которая всегда возмущалась первой и громче всех. Предложи Элеонор провести неделю в шахтах, наверное, даже тогда в голосе средней дочери не звучало бы столько ужаса.
– Потому что мне нужно забрать на почте посылки и я хочу, чтобы вы помогли их нести.
– Что, еще посылки? Нет, правда, мама, ты уже весь Лондон скупила.
Опять ворчание. Бу-бу-бу.
– Хватит, Элис. Когда-нибудь, бог даст, тебе тоже придется вести хозяйство, и вот тогда будешь решать, покупать необходимые вещи или нет.
На лице Элис было написано: «Ни за что!», и Элеонор вдруг с удивлением узнала в упрямых чертах четырнадцатилетней дочери саму себя, только намного моложе.
– Элис, я не буду повторять, – произнесла она резче, чем хотела. – Мы едем в город. Мартин уже пошел за машиной, так что немедленно найди туфли и обуйся.
Элис надменно поджала губы, ее глаза презрительно блестели.
– Да, мама, – сказала она, выделив слово «мама».
Мама. Мать семейства. Все ее недолюбливают. Даже сама Элеонор порой морщилась от неустанной педантичности этой женщины. С ней всегда было скучно, и она не упускала возможности испортить шумное веселье лекцией об ответственности или благоразумии. Элеонор сломалась бы от невыносимого бремени, которое свалилось на нее из-за болезни Энтони, но мать семейства успешно справлялась с трудностями. Она следила, чтобы девочки не путались у отца под ногами, когда его состояние ухудшалось, и в любой момент была готова броситься на помощь. Мать семейства не тревожится, если дети считают ее занудой. С чего бы? Она действует в их интересах, хочет, чтобы они стали лучше.
Элеонор, напротив, очень расстраивалась и оплакивала те далекие дни войны, когда девочки сворачивались у нее на коленях и слушали сказки, когда она бегала вместе с ними по Лоэннету и показывала укромные и волшебные уголки своего детства. Впрочем, она давным-давно перестала себя жалеть. Элеонор видела, как существуют другие семьи, жизнь которых вращается вокруг нужд и потребностей инвалида, и пришла к выводу, что сопутствующий ущерб слишком велик. Она не желала, чтобы тень боли и разочарования мужа накрыла жизнь их растущих дочерей. Если она, Элеонор, примет на себя его печали, тогда девочки не пострадают, а в один прекрасный день она найдет нужного врача и сможет вылечить Энтони, и никто ничего не узнает.
А пока Элеонор, как и обещала, была полна решимости скрывать болезнь мужа. Именно поэтому она все время делала множество заказов в лондонских магазинах. В половине вещей она не нуждалась, просто из всех способов, которые она придумала, чтобы вовремя увести дочерей, этот был самый простой и правдоподобный. Между вылазками на пляж или походами в поля Элеонор увозила дочерей в город, чтобы забрать с почты посылки. Со своей стороны, девочки охотно верили (правда, с недовольным ворчанием), что их мать одержима походами по магазинам и не успокоится, пока не купит в Лондоне модную вещицу. Так было и этим утром.
– Дебора, Клементина, Элис, быстрее! Мартин ждет!
Возникла привычная суматоха – дочки носились по всему дому в поисках неуловимых туфель. Значит, позже им придется выслушать лекцию о юных леди, ответственности, долге перед собой и так далее. Мать умела читать нотации. А почему, собственно, и нет, ведь у нее перед глазами был пример Констанс. Порой Элеонор сама удивлялась, откуда в ее собственном голосе столько сварливости, как холодно и недовольно она разговаривает. Лица девочек были живым воплощением скуки и нелюбви, когда Элеонор сурово призывала их вести себя как следует. И, что еще хуже, они нисколько не удивлялись, разве только на лице Деборы изредка мелькали обида и смятение, как будто она почти помнила время, когда все было по-другому. Наверное, это и есть самое ужасное. Дочери понятия не имеют, как она завидует их свободе и радуется тому, что они не связаны светскими условностями, не знают, что когда-то и она была такой же и что, сложись все иначе, они могли бы быть друзьями.
Наконец девочки собрались у подножия лестницы, чуть более растрепанные, чем надеялась Элеонор, зато обутые. Элеонор вывела их во двор, где Мартин прогревал машину, и они все забрались на заднее сиденье. Пока дочери выясняли, кто будет сидеть у окна и чье платье застряло под чьим задом, Элеонор смотрела через окно на мансарду, где спал Энтони. Если удастся держать девочек подальше от дома все утро, глядишь, после обеда Энтони станет лучше и часть дня будет спасена. Состояние мужа напоминало нажимно-отжимной механизм, в котором глубокому отчаянию соответствовала не менее глубокая радость. Эти редкие минуты напоминали, каким Энтони был. Какой он есть, поправила себя Элеонор.
К тому времени, когда они приехали в город, облака развеялись. Рыбацкие лодки возвращались в гавань, чайки с криком носились над неподвижным, темно-серым морем. Мартин притормозил на Хай-стрит.
– Вас высадить здесь, мэм?
– Да, мы выйдем, спасибо.
Мартин остановил машину, открыл дверь и выпустил их всех.
– Хотите, чтобы я подождал, пока вы делаете покупки?
– Не стоит. – Элеонор разгладила юбку на бедрах, соленый морской ветер ласково обдувал затылок. – Думаю, миссис Стивенсон надавала вам поручений, а мы задержимся на пару часов.
Девочки предсказуемо возмутились:
– Целых два часа, мама!
– Чтобы забрать несколько посылок?
– Я умру от скуки!
– Скука – удел глупцов, – услышала Элеонор свой голос. – Скучающих людей можно только пожалеть. – Не обращая внимания на громкие протесты, она добавила: – Раз уж мы здесь, давайте зайдем куда-нибудь и выпьем чаю. А вы расскажете мне, что выучили на уроках.
Элеонор подозревала, что не слишком много. Судя по количеству самодельных газет и хихиканью горничных, которым, вообще-то, следовало заниматься делом, дочки больше времени уделяли старому печатному прессу, чем урокам. Впрочем, в детстве Элеонор вела себя точно так же…
Девочки слегка развеселились в предвкушении торта (но не разговора об уроках) и последовали за Элеонор в кафе, где все вчетвером довольно мило провели время. Все прошло замечательно, если не считать того, что Клементина опрокинула молочник.
К сожалению, удовольствие можно растянуть только до определенного момента. Оживленная беседа и чай в чайнике закончились, а когда Элеонор украдкой взглянула на отцовские часы, то увидела, что впереди еще целый час. Оплатив счет, она приступила к плану «Б». Сказала, что им нужно зайти в галантерею, к модистке и в ювелирную мастерскую (причины она придумала заблаговременно), и повела свой выводок по Хай-стрит. Когда Элеонор обсудила, как лучше починить застежку на золотом браслете, девочки уже изнывали от скуки.
– Пожалуйста, мама, можно мы пойдем к морю, пока ты ходишь по своим делам? – взмолилась Элис.
– Да, мама, пожалуйста! – подхватила Клементина, которая едва не сломала трое часов за три минуты.
– Позволь, я их отведу, – сказала Дебора, которая в свои шестнадцать только-только начала осваиваться с ролью старшей дочери и на правах взрослой присматривала за сестрами. – Я прослежу, чтобы они хорошо себя вели, а к приезду Мартина мы вернемся и поможем тебе с вещами.
Элеонор посмотрела, как они уходят, и облегченно вздохнула. Если честно, она радовалась не меньше дочерей. Гораздо легче убить время, когда не надо никого развлекать и призывать к порядку. Она поблагодарила ювелира, согласилась на предложенный способ починить застежку и вышла из мастерской.
На площади нашлась деревянная скамейка, и Элеонор обрадовалась, увидев, что там никого нет. Ребенком она не понимала, сколько удовольствия доставляет взрослым простая возможность спокойно посидеть. Никаких тебе требований и ожиданий, очередей и разговоров – замечательно!.. Элеонор с некоторым сожалением увидела, что через пятнадцать минут должен вернуться Мартин и нужно идти на почту.
Почтмейстерша Марджори Кемплинг была сплетницей и настоящим кладезем информации, которой щедро делилась с окружающими. Элис часто приходила на почту за посылками; возможно, именно поэтому мисс Кемплинг решила, что они с ней одного поля ягоды, и записала Элеонор в сообщницы, хотя та никогда ее не поощряла.
