Глиняные края кружек громко чокнулись друг о друга, вино было выпито, но невольно причинённая боль ещё колола сердца Чигару и Кайдена.
***
Весь день я отмокала в большой ванне. Под ней была сложена печь, и слуги то и дело подбрасывали угольки, чтобы я не замёрзла, и меняли воду по моей просьбе.
Я отмокала до волнистости ладоней и стоп, до одурения, до ощущения, что с меня смоется кожа. И только к вечеру исчезло противное ощущение, что от меня пахнет тюрьмой и благовониями Венанции.
Некогда подаренные ей псы мирно посапывали в моей комнате, мешая слугам проносить вёдра с водой, угли, а затем и суетиться вокруг меня с полотенцами и нарядами. Я не принцесса, я простая целительница из леса, мне трудно было понять и принять эту суету вокруг моей персоны.
Чтобы как-то унять слуг, я выбрала сорочку из простого хлопка, хоть и тонкую и с вышивкой, словно для благородной леди, поверх надела тяжёлый бархатный халат тёмно-бордового цвета с чёрной отделкой. Войлочные тапочки согрели мои ноги, а тёплый заморский напиток на молоке и травах наполнил желудок, никак не желающий принимать твёрдую пищу.
Слишком я переволновалась, слишком много впечатлений. Теперь мне хотелось покоя. Псы разлеглись в гостиной, я села возле открытого по моей просьбе окна. Город был усыпан огоньками фонарей и окон. Казалось, эти источники света парили в сгущающейся темноте. И мысли мои парили так же, будто в пустоте.
Я вспоминала случившееся в тюрьме.
И маму.
Как она пришла к такой жизни? Почему выбрала именно такие отношения? Она говорила, что это была ослепительная страсть, нежность и любовь. Но не было ли происшествия, из-за которого она поняла, каким нелепым может показаться желание жить правильно, когда жизнь так быстротечна?
Возможно, кто-нибудь из её пациентов или друзей умер во цвете лет, внезапно, так и не успев осуществить свои мечты. Или дело было в смерти родителей, показавшей, насколько пустым и зыбким может быть мир? Или не было никаких толчков, просто случились чувства, мама просто не задумывалась о последствиях?
Тогда, сидя в тюрьме и ожидая смерти, я ведь правда пожалела о своей стойкости. Пусть ненадолго, но этот момент был.
Могут ли чувства быть такими сильными, что их невозможно контролировать разумом?
Как мама воспринимала отца?
Они жили вместе или лишь иногда встречались украдкой?
Её рассказы всегда были очень эмоциональными и в то же время расплывчатыми, а я заинтересовалась ими слишком поздно.
На небе высыпали звёзды. Много-много ярких точек. Они горели до меня и будут так же сиять после того, как даже имя моё исчезнет из памяти людей.
И что останется?
Что у меня останется после того, как я уеду в родовой замок Канисов, где будет править Кунмаэль?
Я вдруг ощутила себя невыносимо одинокой и незначительной. Потерянной. Словно неживой. Казалось, моё сердце замрёт, не будет больше ярких чувств, только это безысходная леденящая пустота. Я задыхалась. Страх сковывал тело. Я не могла оставаться здесь, мне нужно было… за что-то зацепиться, развеяться, ощутить тепло.
Сами стены давили, я не выдержала и поднялась с кресла.
Псы тоже зашевелились, уставились на меня блестящими глазами.
Несмотря на устроенное Венанцией и Чигару представление, все в резиденции Канисов относились ко мне благодушно. Никто из охраны не препятствовал, когда я, со свитой из чёрных мастифов, пошла навестить Кайдена.
Он работал в кабинете: просторной и почти пустой комнате. Похоже, предпочитал, чтобы его не отвлекали лишние вещи. И как резко это контрастировало с привычками Венанции забивать всё барахлом.
– Доброй ночи, – поздоровалась я, разглядывая сосредоточенное лицо Кайдена, отмечая влажность его разметавшихся по плечам волос.
Он тоже был в бархатном халате и не поднимал на меня взгляда, продолжая что-то писать длинным белым пером. Лишь коротко кивнул, обозначая приветствие.
Я вошла в кабинет, псы, переступив с лапы на лапу, разлеглись в коридоре, и я, сообразив, что забегать они не будут, просто закрыла за собой дверь:
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
– Прости, что заняла твою ванну.
Мои руки подрагивали.
– Тебе нужнее, – заметил Кайден. – Ты как?
И снова он не поднимал на меня взгляда. Таким мужем он будет? Холодным, отстранённым и вечно занятым?
Муж… Вот бы почувствовать, каково это. Я прошла по мягкому ковру, обогнула стол и склонилась над невысокой спинкой кресла. Ладони скользнули по плечам Кайдена и скрестились на его груди. Всё во мне затрепетало от его простого человеческого тепла. Перо дрогнуло в пальцах Кайдена, а я зарылась носом в его пахнущие травами волосы, обняла крепче. Мне нужно было это тепло.
– Эйна, – надломлено прошептал Кайден.
– Я просто хочу согреться, пока есть такая возможность, – прошептала я и разжала руки.
Он попытался удержать их на своей груди.
– Хочу почувствовать, каково это – жить с тобой и иметь на тебя право, – я поднырнула под его локоть, втиснулась между столом и подлокотником и забралась на колени Кайдену. – Иметь возможность делать вот так.
Кайден почти не дышал, но, когда я всем телом прижалась к горячей груди, его сердце стучало, как сумасшедшее.
***
Не прикасаться, не поощрять – это было невыносимо тяжело. Мучительно. Словно разрывать сердце.
Когда Кайден уходил, Чигару окликнул его и поднял кружку будто бы в шутливом прощании, но взгляд его был предельно строг и трезв:
– Кайден, если она влюбится в тебя, если хоть на миг поверит, что вы можете быть вместе, ей будет невыносимо больно, когда ты отошлёшь её прочь.
Кайден зажмурился, но так аромат чистой кожи Эйны пьянил ещё сильнее.
– Мне так холодно, – прошептала она.
Мог ли Кайден отказать ей в простом человеческом тепле? Нет. Он обнял Эйну за плечи и чуть развернул:
– Прости, мне надо закончить дела.
Тонкие пальцы Эйны скользнули по шее Кайдена, пробуждая в нём волну самых диких и нежных чувств – до мурашек, до щемящей боли в сердце. Он заставил себя не смотреть ей в глаза. Но он не мог не ощущать её близость, не слышать её голос:
– Разве тебе не надо выспаться и набраться сил перед турниром?
Сам её голос был одуряющим соблазном, разбивающим мысли и волю на тысячи мелких осколков. Кайден признался:
– Единственным опасным противником был Оксинт Апрум, остальные до него не дотягивают.
Да и выигрывать в этом состязании Кайден уже не хотел. Если бы был хоть кто-нибудь…
Кайден впился в письменное перо, как утопающий в плавающую на поверхности деревяшку.
Эйна вздохнула на его груди:
– Извини, я тебе не мешаю?
Мог ли Кайден ответить иначе, чем:
– Не мешаешь…
Лучше было бы ответить что-нибудь другое, но отказать Эйне, спасшей ему жизнь, попавшей в опасность из-за него… «Я просто не хочу её отпускать», – понимал Кайден. Его сердце разрывалось каждый этот миг, когда Эйна сидела на его коленях, и он не имел права потворствовать никаким своим желаниям, даже таким простым, как просто находиться рядом.
Он сосредоточился на документах из герцогства. У него почти получилось, Эйна повернула голову и, вроде бы, читала то же, что и он. Но вот Кайден поймал себя на том, что он перебирает тяжёлые пряди Эйны. Волосы у неё были короче, чем принято у аристократок, но очень густые. И действительно тяжёлые.
«Словно золото, – мелькнула мысль. – Тёмное золото».
Блаженством было пропускать их сквозь пальцы, взвешивать на ладони, ощущать эту их восхитительную тяжесть. Кайден покосился на Эйну: её ресницы трепетали, словно от его касаний она жмурилась подобно довольной кошке.
– Ты все дела герцогства ведёшь вот так, лично? – спросила Эйна и запрокинула голову.
Теперь Кайден полностью видел её лицо: изящные черты, полные алые губы и огромные глаза. Сейчас она казалась такой мягкой и податливой, но Кайден знал, что это впечатление обманчиво, он помнил, как она держала у его шеи кисть, словно кинжал, и угрожала своему герцогу. Он помнил её недавнюю резкость в разговоре с принцем Чигару, как Эйна задвинула его, Кайдена, чтобы взять слово. Да и для возвращения в королевский замок за ним после всего случившегося нужно обладать не дюжей смелостью и дерзостью.
