возможно, и не будет.
— Расскажи мне о себе, — вдруг поднял он голову.
— Что именно? — не сразу ответил Юра.
— Ну, о своем опыте строителя, о здешних впечатлениях, о своей главной мечте… Где учился?
— Пожалуйста. Техникум окончил и сразу попал сюда. Вот и весь мой прорабский опыт. А до техникума был рабочим на разных стройках: каменщик, стропальщик, моторист. Главная мечта? Наверное, стать хорошим строителем. Хотелось бы и на больших стройках поработать, а пока вот здесь…
— А здесь нравится? — решил уточнить Букварев.
— Объект как объект. Привыкаю.
— Ну, а сложности-то предстоящие осознаешь?
— Говорят, все объекты — значительные и трудные. Дорога как дорога, не самая простая и не самая сложная. А если о трудностях, так везде я видел такую же неразбериху, недоработанные проекты, нервотрепку, отставание, штурмовщину. И хоть беснуйся, хоть оставайся спокойным, а объект рано или поздно все равно вступает в строй.
— Да-а! — не скрыл удивления Букварев. Он и сам слыхал такие рассуждения, но тогда они близко его не касались. И вот теперь спокойствие и обыденность в словах и поведении молодого прораба обескураживали его. Оказывается, Букварев считает строительство в сопках чуть ли не главным делом своей жизни, а для некоего Юры это самая заурядная работа.
«А может, так-то оно и лучше? — мелькнуло в голове у Букварева. — Работать именно спокойно, по-деловому, сообразуясь с обстановкой, принимать меры. Не раздувать обычную рабочую неделю или месяц до уровня героических свершений, не паниковать и не пылать в порывах. Ведь люди свои задачи понимают, стремятся обеспечить себе заработок, премию, вовремя сдать объект в строй, выполнить план. Ну, их еще можно воодушевить, пробудить совесть или азарт, а перед машиной сколько речей ни говори, она не расшевелится. И откуда сей парнишка набрался немалой рабочей мудрости? Почему он понимает и представляет что-то гораздо лучше Букварева? И ведет себя сдержаннее, а, значит, и более деловито? Да и одного ли Букварева? Вон и Грачев, уже старик, зубы на всем этом съел, а тоже нервничает или бросается вперед с криком «ура»? А Юру ценит. Надо разобраться во всем этом», — отметил для себя Букварев и, проникаясь к Юре новым уважением, спросил:
— Как тебя по отчеству-то?
— Юрий Сергеевич Серебряков. Но почему-то везде меня зовут просто Юрочкой. И до техникума, и в нем, и здесь мужики сразу так меня окрестили, как и в Челябинске, — со спокойной усмешкой ответил Юра.
«Юрочка!.. Челябинск!.. Надя!..» — Эти слова словно бы ударили Буквареву в лоб, и он рывком откинулся на спинку стула. Только теперь он с каким-то странным чувством смятения, вины, почти страха и одновременно честной отваги понял, что перед ним тот самый Юрочка, Надин Юрочка. Ведь говорила же она ему, что ее Юрочка в этих сопках, а он и забыл об этом со своими переживаниями. Да и Надю, кажется, забыл, старый ловелас! И поделом тебе, казнясь, выкручивайся вот теперь из такого красивенького положеньица! Свела судьба! Она, брат, умеет мстить за прегрешения. И верно говорят: нет на свете ничего тайного, что не стало бы в конце концов явным. Все всплывет на свет… Тем более, что Надя грозилась послать своему Юрочке письмо. Наверное, и послала. И, возможно, написала и о нем, Буквареве. От нее всего можно ожидать, если уж она доверилась даже Арке…
Буквареву стало жарко. «Придется признаться Юре… — обреченно подумал он. — К чему эта двусмысленность положения? Она только мешать будет, измучит самого… Но как решиться? Как начать?»
Букварев искоса поглядел на собеседника и увидел, что тот сидит совершенно спокойно, уперев в колени длинные руки с сильными кистями.
— Вы в Челябинске учились? — спросил чуть небрежно.
— Да, — не меняя позы, ответил Юра.
— А почему вас так далеко распределили? Обычно техникум выпускает специалистов для своего города или края.
— Меня оставляли в Челябинске. Но одну нашу выпускницу направили сюда, потому что вакансий в Челябинске не нашлось. И я последовал за ней, — как будто даже с удовольствием признался Юра.
Буквареву все труднее давалось внешнее спокойствие. «Ситуация! — говорил он сам себе. — Как в заправском романе. Знал бы Губин, поиздевался бы от души…»
— Но не здесь же ваша, как говорят, однокашница, не в сопках? — наигранно шутливо спросил он.
— Она в вашем городе. И вы ее знаете, — ответил Юра и, уже замолкнув, спокойно улыбнулся уголками губ.
— Ее зовут Надя? — Буквареву ничего и не оставалось, кроме этих слов.
— Да. И она осталась о вас хорошего мнения… А это для меня кое-что значит. Только гляжу я на вас — не похожи вы на сердцееда или кружителя голов.
— Я тоже остался о ней хорошего мнения… — у Букварева начало сохнуть в горле.
— Она хорошая и в самом деле. Взбалмошная немножко, с женской хитринкой, но…
— Поймите, что я человек семейный и знаю свой долг, — скрипучим голосом перебил его Букварев. — Я хочу, чтобы все это ни в коей мере не отражалось на наших служебных отношениях, на здешних делах и вообще. И ее прошу не упрекать.
— Отражаться будет, — с грустной усмешкой возразил Юра. — Мы с вами теперь как бы товарищи, собратья, что ли, по общему испытанию. Она-то меня уж помучила, но все равно никуда от меня не денется. Теперь пишет, что согласна со мной хоть в Антарктиду.
— На этом и порешим. Я вам не соперник и не помеха, наоборот… — высказался наконец Букварев после долгого молчания.
— Я тоже так думаю, — с прежним спокойствием, с той же улыбочкой согласился Юра.
— Покажите мне ваши деловые бумаги, — суховато заговорил Букварев. — По каким чертежам работаете, как оформляете фактически выполненные объемы, не расходятся ли они с показателями сметы? Тащите сюда все!
Еще добрых три часа разбирались они в бумагах. Вернее сказать, разбирался Букварев, впитывая в себя все, что и как тут делается. Про ужин он забыл начисто, хотя в этот день и не обедал.
— На равнинном участке больших расхождений
