он думал.
— Спасибо, — ответила Люба, стараясь быть спокойной и приветливой. — Я это предполагала.
— Ну и отлично! — бодро продолжал Грачев. — Практическая работа инженеру-проектировщику ой как на пользу! Если сейчас он у вас серебряный, то будет золотой. Кстати, может быть, вам в чем-то помочь? Вы ведь одна с ребятишками…
— Что вы! — вспыхнула Люба. — Ничего не надо. Они у меня уже большие.
— Я как товарищ и теперешний соратник вашего мужа.
— Нет, нет, — отбивалась Люба.
— Не стесняйтесь, если что. Вот мой телефон, — проговорил Грачев, вырывая листок из блокнота, сделал на прощание «козу» улыбавшемуся Генашке и учтиво раскланялся в полной уверенности, что тылы у Букварева надежные.
Разговор с Заметкиным был короче.
— Зовет, бродяга! — вскрикнул Заметкин, пробежав глазами письмо, и спросил Грачева. — А вы кто?
Грачев назвался.
— Я и так вас узнал, — расцвел Заметкин. — Считаете, что он один не выдюжит? Он же двужильный!
— Он сам вас просит, — деликатно напомнил Грачев.
— Придется ехать, — как о давно решенном, сказал Заметкин. — Если Букварь бьет челом, значит, надо. Его нельзя не выручить. Он наш. Да и мне любопытно. Тряхну стариной с вашего разрешения!
Грачев тут же сообщил Заметкину, когда будет оказия в сопки, и двинулся дальше. Этот друг Букварева ему тоже, в общем, приглянулся. Видно, что интеллигент и интеллектуал, у которого должна работать голова. И по характеру, кажется, открытый. С таким можно работать.
Оставались визиты в проектный институт. Здесь Грачев намеревался не жалеть времени, чтобы поставить все точки над i. Губин сидел в кабинете Букварева с самым значительным видом. Он сразу узнал гостя, навстречу поднялся почтительно, хотя и не без подчеркнутого чувства собственного достоинства.
— Вам письмо от друга, — сухо проговорил Грачев, откровенно разглядывая преуспевающего проектировщика. Да, выглядел Губин отменно: безупречный костюм, деловая, в меру строгая и важная осанка, красивое смуглое лицо… «Непробиваемый тип, неуязвимый и скользкий. И, должно быть, не так глуп, как иные деляги его толка, этот потоньше и подальновиднее», — подумал Грачев.
Губин прочел письмо и ничего не сказал. Ничто не дрогнуло, не изменилось в его лице. Говорить пришлось Грачеву.
— Вас не удивляет решение друга? — спросил он, стоя перед Губиным и глядя прямо в его темные непроницаемые глаза.
— Отчего же? Он способен на такие поступки, — ответил Губин, и на любезно-серьезном его лице нельзя было заметить ни осуждения, ни одобрения.
— А вы не хотели бы разделить с ним ответственность? — допытывался Грачев.
— Я не совсем вас понимаю, — чуть насторожился Губин, но ровно настолько, чтобы показать лишь легкое удивление по поводу столь неожиданного и неясного вопроса.
— Я имею в виду грубые ошибки в проекте, — уточнил Грачев.
— Ошибки проскальзывают, — вздохнул Губин. — Перегрузка заказами. И все требуют: быстрее, быстрее. Но мы ответственности с себя не снимаем, и если доказывает экспертиза…
— Зачем экспертиза, если Букварев на месте все посмотрел и признал?
— Значит, ему виднее. Он, кстати, просит о помощи, и мы сделаем для него все, что в наших возможностях.
— Вы связаны с взрывпромовцами?
— Слабо. Но из дружбы вопрос буду вентилировать.
Грачеву стало все ясно. Слушать и дальше обтекаемые и почти верные по смыслу фразы Губина ему больше не хотелось. По опыту знал, что люди типа Губина, да еще нацепивши на себя такую вот маску, могут жонглировать подобными фразами бесконечно или до тех пор, пока не приведут собеседника в отчаяние и не выкрутятся окончательно.
— Вы вроде друзья? — спросил Грачев, уже ухватившись за дверную ручку.
— А что?
— Да уж очень разные вы люди.
Губин вежливо пожал плечами и слегка улыбнулся с удивлением, но лицо его оставалось прежним, если не считать оттенка снисходительности, словно давал он понять, что ничего ему не остается, как терпеть чудачества руководителей старого закала: хоть и нет у него времени, а слушай их и реагируй. Грачев все это прочел взглядом, словно в книге. Ему больше, чем Губину, хотелось бы быть насмешливым, но только не с этим хитрюгой, уходящим со страху в скорлупу.
«Ну и уходи, бронируйся. Когда-нибудь выковырнут тебя с треском из любого панциря. Сам руку приложу», — думал Грачев и распрощался сухо, даже подчеркнуто недружелюбно, чтобы нагнать на Губина еще больше страху и раздумий. «Пусть подрожит хоть немного этот прохвост, — сердито размышлял он. — Останется сейчас один и начнет выдумывать новые оправдания. К Воробьихинскому побежит доносить и просить совета. Пусть! Они свой годовой план выполнили!»
В коридоре Грачев в сердцах даже сплюнул, а в приемную Воробьихинского вошел с улыбкой, предвкушая удовольствие от будущего разговора. Скорлупа Семена Семеновича давно была пробита Грачевым. И разговаривали они уже начистоту.
Встретились как закадычные друзья. Улыбались, долго жали друг другу руки, всерьез пробуя, чья крепче, но согласились на ничью и долго оглядывали один другого, не скупясь на комплименты. Воробьихинский уж и обниматься был готов, руки раскидывал и губы вытягивал для поцелуя, но оба отчетливо помнили одно: каждый имеет каверзы против другого и надо готовить контркаверзы.
— Ты сегодня вроде без бумаг! — удивленно воскликнул наконец Воробьихинский, давая понять, что пора и к делу.
— Да вроде.
— Тогда пра-ашу во-от сюда, в креслице. Тут и светло, и тепло от батареи, и пепельница хрустальная. — И хозяин повел гостя под ручку.
Оба уселись и помолчали, чуть пригасив улыбки и мысленно подбирая для начала разговора не самые большие темы.
— Ты что-то ласковый до меня сегодня, — заворковал Воробьихинский, изображая одну из многих своих улыбок — внимательно благодарную и нарочно коверкая речь.
— Нельзя иначе. Поздравить тебя зашел. Здорово ты сегодня по радио выступал. Не знал я, что ты так хорошо работаешь, — заговорил и Грачев, в глазах которого не было пока ни удивления, ни насмешки. Но скрыть от Воробьихинского иронию было невозможно.
— Ну вот. Поздравляешь, а в мед
