бы подумать, что я была самой удачливой девушкой на свете, но как раз этот треугольник и был опасным.
Филипп то обрызгивал нас водой, то плавал на спине, всматриваясь в небо.
– Кто сказал, что умирать это не очень весело?
В тот день во всем чувствовалось злое противоречие. Вода была теплой, небо над головой сияло вечной синевой.
Солнце пропитало нашу кожу, и наши губы пахли солью. Когда мир был таким прекрасным, легко было забыть о существовании жестокости. Шампанское притупило печаль и заменило ее на радость, которую я не чувствовала уже несколько недель.
– Посмотри, как прекрасно, Чарли, – обратился ко мне Филипп.
– Нельзя же все время сидеть дома и играть во Флоренс Найтингейл[14].
Я заглянула глубоко внутрь себя, но не смогла найти там слов, чтобы объяснить клятву, которую я принесла ему, вернее всем нам.
Бен ответил за меня.
– Мы с Шарлоттой не воспринимаем это как обязанность, Филипп. Что бы мы ни делали – напивались и прыгали в океан или добавляли витамины в пищу, вытирали твои слюни изо рта, все это по-дружески. Потому что ты и правда пускаешь слюни во сне… Я видел это своими глазами…
Он посмеялся.
– Вот что мы делаем. Вот что делают люди, которые тебя любят. Они оказываются рядом. Они заботятся. Любят.
Филипп был пьян. Он ответил, невнятно растягивая слова:
– Мы все друг друга любим.
Он обнял нас за плечи, притянув ближе так, что наши руки и ноги переплелись. И хотя я могла различать, где был Бен и где Филипп, и чувствовала противоречивые сигналы, пробегающие по моим бедрам, я ощутила прилив привязанности к этим двум мужчинам, которых любила. Один был для меня под запретом, любовь другого останется со мной на всю жизнь. И даже это было трудно различить.
Доказывая свою преданность Филиппу, мы заставили его выйти из воды. Когда он забрался на палубу, его стошнило по всему деревянному полу. Бен отнес его к одному из шезлонгов, накрыл полотенцем и заставил пососать лед. Я накинула ему на голову широкополую шляпу, чтобы ему не напекло. Пока я ополаскивала его щеки, Бен вытер полы.
– Со всей этой дрянью, которую он принимает, алкоголь явно для него лишний, – сказал Бен.
Я не была его женой, но едва ли это у меня бы получилось. Я пыталась сосредоточиться на его прежнем счастье, его смехе и заразительной энергии. Разве он станет подчиняться смерти, если он схватил жизнь за рога и показал раку средний палец. Он будет следовать судьбе на своих условиях. Даже если его нечаянное похмелье затянется на несколько дней, какое это будет иметь значение?
Я терпеливо сидела рядом с Филиппом, пока Бен вел лодку к дому.
Филипп то спал, то осыпал нас ужасными шутками.
– Гус, если ты весь день будешь менять крышу, можно ли сказать, что твой день прошел крышесносно?
Затем мы слушали, как он говорил глупости на тему того, пьют ли рыбы воду или спят ли дельфины. Я сидела на подушках, и Бен был в моем поле зрения. Я восхищалась тем, как умело он справлялся со штурвалом и гиком. После нескольких часов, проведенных на солнце, его кожа заметно потемнела.
Я напомнила себе еще раз, что у Филиппа кроме нас и Меган больше никого нет.
Филипп подтолкнул меня и крикнул Бену:
– Пусть Чарли управляет лодкой. Ей нужно учиться.
– Нет, Филипп, – сказала я, придвигаясь ближе. – Я останусь здесь с тобой.
Он зарычал, отталкивая меня.
– Мне не нужна няня, Чарли. Иди к Гусу, и пусть он научить тебя управлять лодкой. Возможно, настанет день, когда тебе нужно будет делать это самостоятельно. Я не всегда буду рядом.
Я неохотно встала и подошла к Бену. Он тоже не выглядел довольным.
– Положи обе руки на штурвал, – сказал он.
Я стояла перед ним. Его руки легли на мои, и мы медленно вели лодку к берегу. Он использовал такие слова, как «корма» и «нос», «лавирование» и «поворот», но я ничего не запомнила. Только ветерок, ласкающий мои влажные волосы, и взгляд наблюдавшего за нами Филиппа.
– Ты настоящий друг, Гус.
Затем Филипп буквально перевернулся и упал без чувств. Я хотела подойти к нему, но что-то меня остановило.
Я стояла и смотрела на Филиппа. Бен был так близко, что я чувствовала каждый дюйм его кожи. Я слышала, как он вдохнул мой запах, и меня охватило зловещее чувство, как будто Филипп что-то знал. Как будто он знал обо мне и Бене. Эта мысль вызвала у меня мурашки, и я вырвалась из объятий Бена и бросилась к Филиппу, склонившись над ним, пока жуткое ощущение не отступило. Он почувствовал, что я рядом, и хлопнул рукой по моему бедру, которое раскраснелось от смущения из-за близости Бена. Печаль Бена было трудно не заметить. Вереница потерь. Сначала Сари, потом я, а теперь Филипп. Я спрашивала себя, в чем смысл всех этих чувств, когда все это так легко вырвать из наших рук.
Бену и мне удалось пришвартовать лодку, и мы стали собирать вещи.
Филипп все еще был голым, и мы помогли ему одеться. Никто из нас не сказал ни слова, пока мы натягивали ему на плечи футболку и тянули за молнию его просторных шорт. Филипп взмахнул руками, и его голова снова упала.
Он пел песню Би Джис «Трагедия», заменяя слова песни на свои собственные.
– Трагедия, когда у тебя заело молнию, а ты хочешь трахаться, трагедия…
Мы с Беном пытались сдерживать смех, но с Филиппом это было непросто. Он продолжал бормотать что-то о том, как чертовски восхитительны хлопья «Лаки Чармс», и я поделилась с Беном тем, как удивлена этой новой стороной Филиппа.
– Сквернословящий Филипп. Это даже в чем-то мило.
Мы вернули ключи от лодки в офис на причале, персонал которого простил нам беспорядок, который мы устроили. Когда мы вошли в дом, Бен отнес Филиппа вверх по лестнице и положил его на нашу кровать.
– Я уверен, что он проспит всю ночь.
Я накинула одеяло на его распластавшееся тело и коснулась лба пальцами, поймав в зеркале наши с Беном отражения. Мы были овеяны ветром и покрыты брызгами океана. Мой нос чувствовал его близость, это был едва уловимый запах одеколона, который, как мне казалось, я напрочь забыла.
Я выключила свет, и мы отправились на кухню. Бен выложил на стол оставшиеся бутерброды и салат с макаронами.
– Обязательно что-нибудь поешь, Шарлотта.
Это он намекал на мою похудевшую фигуру. Мне было сложно
