заставлять себя есть.
Тишину нарушил мобильный Бена, и он сказал Джимми, что уже едет. Я скрестила руки на груди, чувствуя усталость от солнца и выпитого, но сделала это больше для того, чтобы не выпускать эмоции. Мужчина, которого я любила, лежал в моей постели в бессознательном состоянии и умирал, а другой выходил из моей парадной двери, забирая с собой кусочек моего сердца.
– Спасибо, что помог мне затащить его внутрь.
Я пыталась сделать так, чтобы он взглянул на меня, но он не поддавался.
– Рано или поздно тебе придется кого-нибудь нанять, – сказал он, наклоняясь, чтобы погладить Санни. – Ты не справишься с этим в одиночку.
Я кивнула.
– Я помогу, чем смогу… Ты это знаешь.
– Знаю.
* * *
Через несколько часов я лежала рядом с Филиппом, слушая его храп. Несмотря на то, до какого состояния он себя довел, казалось, он был в хорошем расположении духа, и, хотя не было никаких сомнений в том, насколько серьезно он болен, его сон был спокойным и глубоким. Он был в восторге от сегодняшнего дня, и я знала это. Я погладила его лысую голову, покрытую щетиной новых волос, и убедилась, что она теплая. Мой палец обвел линии его глаз.
Рядом прожужжал мой телефон, и на экране высветилось имя Бена.
Нажав на сообщение, я увидела, что он прислал мне фотографию – ту, на которой мы были втроем на лодке. Наша неудачная попытка сделать селфи. И все же, это был идеальный снимок.
Самый лучший день. Мы зажали Филиппа с двух сторон, все улыбались, не было и намека ни на рак, ни на наше маленькое лукавство. Только мы втроем, запечатленные в вечности.
Глава 36
Ноябрь 2018 года
Несколько дней спустя я официально взяла отпуск в клинике, чтобы быть с Филиппом. Мне было около тридцати трех, и моя карта будущего была нарисована линиями, которые я не могла расшифровать. Но что я прекрасно видела, так это очертания жизни, которую хотел для меня Филипп. Он всегда был романтичным и эксцентричным, но его приближающаяся смерть сделала его вдохновляющим и мотивирующим: делай то, делай это, держи голову высоко, пробирайся через боль. Мне надоели его клише о жизни и смерти, высказывания, которые ему легко было оставлять, когда его дни были сочтены.
Мне же надо было думать о моем будущем, и, хотя мне нравилось работать с Либерти и пациентами, я знала, что клиника вовсе не является делом всей моей жизни.
Я скучала по преподаванию и по всему, что было связано с моими учениками. Наблюдая за людьми, которых я любила, я видела, что у всех были свои страстные увлечения. У Джимми было искусство рисования, Бен хорошо готовил, у Либерти была ее практика. Даже у Филиппа была миссия – чтобы после его ухода мы все стали немного богаче и лучше, чем были раньше.
И хотя я продолжала носить свое кольцо как символ великой любви, перспектива брака, казалось, исчезла под той тяжкой ношей, которая легла на наши плечи. Свидетельство о браке, которое мы с радостью получили несколько недель назад, лежало в ящике у нашей кровати. Я смирилась с тем, что никогда не буду женой Филиппа, а ведь когда-то я хотела этого больше всего на свете.
Наступил ноябрь, а вместе с ним стало прохладнее, и влажность пошла на спад. Только чувствительная кожа Филиппа заставила нас сидеть взаперти, и противоураганное стекло отделяло нас от восхитительной погоды. Боль Филиппа в основном удавалось подавлять, и единственным признаком его приближающейся смерти было парализующее летаргическое состояние. Мы вместе ходили с Санни на короткие прогулки, а после обеда отдыхали в гамаке во внутреннем дворе. Я читала ему его любимые книги, и он засыпал, храпя рядом со мной.
Иногда приходили Бен и Джимми, и мы, сев за стол, собирали пазлы и ели мороженое. Джимми снова рисовал и с гордостью делился своими рисунками с Филиппом. Филипп восхищался последним творением, на котором Джимми изобразил всех нас в Морада-Бэй. Там мы все держались за руки и смотрели на океан: Джимми, Бен, Филипп и я.
– Запомни это имя, Джимми.
Филипп потянулся за листом бумаги рядом с кроватью и нацарапал имя одного из своих частных арт-дилеров.
– Продолжай рисовать и обязательно свяжись с этим господином. Он как надо позаботится о тебе и твоем таланте.
На лице Джимми было красноречиво написано то, что все мы думали о Филиппе и его щедрости.
В те дни, когда Филипп чувствовал прилив энергии, мы собирались все вместе в Морада-Бэй и пели свои любимые песни. А вернувшись домой, мы устраивались под одеялом и смотрели старые фильмы – «Ганди», «Великолепие в траве», – а он настаивал на просмотре оригинальной версии «Бесконечной любви», что тихо разбивало мне сердце.
Были моменты смеха и печали, вкусной еды и безвкусных порошков, держания за руки и объятий. Либерти часто навещала нас со своими странными смесями, обещавшими чудеса. Филипп радушно принимал ее лекарственное сумасшествие. Эти двое сошлись на почве целебных кристаллов и «сертифицированных лечебных снадобий».
– Метод NAET для психов, но, ты, Либерти – лучшая из всех психов.
В его глазах читалось обожание.
Друзья и сослуживцы проделывали путь в Кис с одной целью – дать Филиппу понять, что он, харизматический лидер и уважаемый всеми образец для подражания, для них значил. Он говорил им слова похвалы и мудрости, которые мотивировали и направляли их еще долгое время после его ухода.
Прилетела Наташа. Она была добра и меланхолична, и мы расстались верными друзьями.
– Он любил тебя, Шарлотта.
– И тебя тоже.
– Брюс тоже хотел приехать. Филипп всегда был его любимым пациентом.
К этому моменту мы обе плакали.
Меган и Мика приезжали к нам при любой возможности, оставаясь часто по несколько дней. Меган была мостиком в прошлое Филиппа, и я упивалась ее рассказами о том, каким Филипп был в детстве. Сквозь все ее длинные воспоминания он никогда не терял своего мальчишеского обаяния и своего рвения к жизни.
– Спасибо, что заботишься о моем брате, – сказала она.
– Не нужно меня за это благодарить.
– Я всегда чувствовала, что меня любят, – сказала она. – Он всегда был рядом со мной, когда мне это было нужно.
Всегда.
– Я знаю. Он это умеет.
* * *
Филипп какое-то время был в таком хорошем настроении, что трудно было представить, что коварное чудовище прижималось к его венам и вытягивало из него жизнь. Его шутки становились все глупее, а
