полный мужчина: «Дело к тебе есть». – «Ты кто?» – «Генеральный прокурор Советского Союза». – «Чего тебе?» Он не ответил, посмотрел на меня, высунул язык и исчез.
Через две недели меня вывели во двор изолятора, было темно. Надели наручники и посадили в фургон «Виллиса». Затем вошли конвоиры и заперли за собой дверь. Сержант сел впереди, рядом с водителем, он завел мотор, и мы тронулись. Я глядел в окно, сквозь решетку. Мы проехали через ворота, выкрашенные в черный цвет, и выехали на улицу. Я знал, что мы едем к Белому озеру, там стояла тюрьма, построенная еще в царские времена.
На коленях у конвоиров лежали «калашниковы». Их было трое, они почти не разговаривали между собой. Иной раз какой-нибудь из них скользил по мне холодным безразличным взглядом. Вот и все. Тогда я впервые увидел «калашниковы» так близко.
– Сколько патронов входит? – спросил я.
– Сколько надо, столько и входит.
По моим подсчетам, мне оставалось жить самое большее девять месяцев. За это время меня осудят и потом расстреляют. Я не мог дышать от ощущения собственной беспомощности. После побега из лагеря Манушак ни разу мне не приснилась. Я переживал, сердился в душе: «Да где же ты, девочка моя, столько времени? Приснись, с тебя не убудет», – я чувствовал себя покинутым.
Ехали мы пять часов. Наконец, когда подъехали к воротам тюрьмы, конвоир взглянул на часы.
– Ровно полночь, – сказал он.
В комендатуре нас встретили дежурные офицеры. Сержант передал им мои документы и предупредил: «Особый среди особо опасных, пятерых прикончил». Особо опасных держали в отдельных камерах на втором этаже со стороны двора. До моего там появления их было двадцать. Как минимум половина из этих двадцати, казалось, уже тронулись рассудком, и зачастую то с одной стороны, то с другой слышались нечеловеческие вопли. Мы встречались друг с другом один раз в день на часовой прогулке во дворе. Двор был поделен на две части железной решеткой. На меньшей ходили мы, особо опасные. Другая часть была переполнена обычными зэками. В тюрьме были толстые стены, узкие коридоры, тесные камеры и очень маленькие оконца.
Через десять дней мне передали два приговора, оба были напечатаны на мягких желтых листах бумаги. Утром, когда нас вели в туалет, я вырывал по листочку и брал с собой. Хватило надолго.
Однажды вечером вошли надзиратели, надели на меня наручники и ушли, оставив одного. Такого еще не случалось: «Что же происходит?» Спустя некоторое время дверь опять открылась, и вошел молодой человек с погонами майора, в руках он держал пачку сигарет. Сделав два шага, он поздоровался.
Я не ответил.
– Меня заинтересовала ваша личность, решил повидать вас и, если позволите, познакомиться.
Сколько себя помнил, никто не обращался ко мне так вежливо.
– Кто ты? – спросил я.
– Заместитель начальника тюрьмы, три месяца, как меня назначили на эту должность.
Он сделал еще шаг, потом сказал:
– Вы можете удивиться, но серьезные преступники вызывают у меня сочувствие и уважение.
Он был худой, с впавшими щеками и почти красными усами. Наклонившись, он положил сигареты на тумбочку.
– Это для вас.
– К чему было так беспокоиться?
– Я бы хотел поговорить с вами о моей личной проблеме, если вы не против.
Я уставился на него в растерянности.
Он откинул одеяло и присел на край постели.
– Слушаю, – сказал я.
Он насупился и тяжело вздохнул:
– Я трус.
– Это совсем неплохо, смелость ничего, кроме хлопот и проблем, не приносит.
– Я страшный трус. Вот сейчас сижу здесь, а сердце колотится и колени дрожат.
– И давно это у тебя?
– Давно. Но в последнее время я очень переживаю из-за этого, вся моя энергия идет на то, чтоб никто ничего не заметил.
– А как же ты майором стал?
– Это заслуга моего дяди, он партийный руководитель, я тут ни при чем.
Он достал из портсигара одну сигарету и протянул мне. Затем дал прикурить и сказал:
– Я восхищаюсь вашей биографией. – У него были манеры, как у мальчиков, воспитанных в хороших семьях.
«Интересно, чего он хочет?» – подумал я.
Он продолжал смиренным тоном:
– Надеюсь, я тоже скоро изменюсь, подавлю страх и стану другим человеком.
– И как ты собираешься этого достичь?
– Я разработал систему, – сказал он и умолк.
Я встретился с ним взглядом.
– Начал с гуся. Отрезал ему голову и ощутил странное спокойствие. Затем застрелил из пистолета большую бродячую собаку, мне стало еще лучше, будто сил прибавилось. Теперь я принял решение убить человека.
Он был возбужден, глаза горели. «Что он несет?» – подумал я и ощутил, как наручники стали сжимать мне запястья, видимо, я невольно пытался освободить руки.
– Уверен, это еще больше укрепит мою психику и придаст мне смелости.
Что я мог сказать?
Он наклонился ко мне, его лицо оказалось совсем близко, и спросил:
– Когда вы впервые взглянули на убитого вами человека, какие у вас были чувства? Какие перемены вы обнаружили в себе?
– Не помню, я не думал ни о чем подобном.
– Жаль, – сказал он.
– А не боишься, что пустишься во все тяжкие, мне приходилось видеть таких, – сказал я.
– Не думаю, что в моем случае такое возможно, я чувствую, что дело идет хорошо.
– Не советую.
– Нет, я уже принял решение, знаю даже, кого собираюсь убить.
Он замолчал и уставился на меня.
– Кого?
– Я остановил свой выбор на вас, – услышал я, и во рту у меня пересохло.
– Договорюсь с начальником тюрьмы и, когда вас поведут на расстрел, выстрелю я. – Он смущенно улыбнулся и поправил спадавшие на лоб волосы.
Не мог же я сказать ему: «Как ты меня обрадовал!» Хотелось выматериться, но я сдержался, только подумал: «Да пошел ты к черту».
– Поэтому я и хочу, чтобы мы подружились, тогда, надеюсь, нам обоим будет намного легче перенести те тяжелые минуты.
Я ничего не ответил.
– Вы умеете играть в шахматы? – спросил он.
– Да, но плохо.
– Очень хорошо, в следующий раз я принесу шахматы, и мы сыграем.
– Чем я заслужил твое внимание? – спросил я.
– Я следил из своего окна за особо опасными заключенными во время прогулок, вы от всех отличаетесь.
– Чем же?
– В вас вообще не чувствуется агрессия, значит, у вас сильный характер, такие люди всегда знают, что они делают и почему, действуют сознательно, вы настоящий убийца. Это и есть причина, это обусловило мой выбор.
Он заметил, что у меня испортилось настроение, и встал.
– Не стану вас больше беспокоить, – сказал он, улыбнулся и пообещал зайти через пару дней, затем повернулся и вышел из камеры. Я опустил
