Окно
К началу третьей недели изоляции, рутина нашего существования была прервана неожиданным событием.
В очередной раз, по заведенной новой привычке, сразу после ужина, я пробрался на лоджию. Осторожно, не издавая лишних звуков, я приспособил стул и устроился на нем таким образом, чтобы снаружи была видна только макушка моей головы и бинокль, закрепленный на краю парапета.
Справа от меня находилась груда бытового хлама: заполненные непонятно чем коробки, мебельные доски неясного происхождения, швабры и пара старых набитых зимней одеждой пыльных чемоданов. Оглядывая неприглядную кучу, я вдруг похолодел. В ужасе о того, что впервые за много лет вспомнил что находилось под этой кучей. А под ней был расположен пожарный выход из квартиры, исполненный проектировщиками дома в виде незамысловатой железной дверцы в полу, открыв которую можно было попасть через вертикальную лестницу на этаж ниже. Пожарный выход, устроенный таким образом больше «для галочки», чем для практического применения. Я знаю, что многие жители попросту заваривали сваркой подобную дверцу, обеспечивая приватность своих жилищь. Нашу же можно было свободно открыть, как я и сделал единственный раз лет пять назад, когда мы только вселялись в квартиру, обнаружив доступ на соседскую лоджию уровнем ниже. Позже, навалив сверху на дверцу кучу хлама, мы решили таким образом проблему частной неприкосновенности. Пусть не изящно, но, как тогда казалось, не менее надежно. И только теперь я вспомнил об этом проходе. Проходе, защищенном достаточно хорошо для «мирного времени». Но не для теперешнего «осадного» положения.
Кто знает, что там под нами? В квартире ниже? Может быть соседи снизу «обратились». И теперь, стоит им узнать об этом проходе, они смогут без труда проникнуть к нам в убежище, сбросив завал?
Я грязно выругался сквозь зубы.
Какой прокол!!!
Какая непростительная оплошность!!!
Какая преступная забывчивость!!!
Имея в запасе год на подготовку, укрепив в нашем убежище очевидные прорехи в виде окон и двери, я совершенно забыл про чертов запасной пожарный выход! И теперь я растерянно смотрел на эту кучу. Совершенно сбитый с толку. Озадаченно подергал доски, коробки, чемоданы и швабры, оценивая их возможную устойчивость и вес. И, поразмыслив, решил, что зря беспокоюсь. Веса в куче должно было быть прилично. Возможно более двухсот килограмм. Достаточно, чтобы намертво припечатать створку и не позволить никому пробраться к нам наверх.
Согласившись с собой на этот счет, я успокоился, осмотрелся и провел пальцами по изящным изгибам бинокля. Роскошный охотничий аксессуар, стоивший мне небольшое состояние, позволял мне в деталях рассматривать объекты, находящиеся в сотнях метрах от меня, как будто они находились непосредственно перед моим носом. Я помнил из когда‑то просмотренных военных боевиков, что линзы биноклей бликуют, тем самым выдавая врагам местоположение своего владельца. И, тем самым, я вроде рискую привлечь к себе внимание. Но что я мог поделать с этим? Бросить использовать бинокль? Зачем я тогда его покупал? Может в таком случае мне вообще не высовывать наружу и носа? Как делает, на удивление без всякого затруднения, супруга? И окончательно свихнуться от заточения, впустив в свое нутро нетерпеливо топчущуюся у порога моего сознания депрессию. Позволить ей утопить себя в ней? Ну уж нет! Я оставлю себе хоть это, весьма спорное, но все же удовольствие. Рассматривать в бинокль внешний мир. Тем самым каждый раз доказывая самому себе, что он, этот внешний мир, все еще существует.
Несколько минут я сидел и смотрел по сторонам, повременив с биноклем. И тут, за считанные мгновения, постное вечернее освещение вдруг внезапно сменилось. И я заворожённо уставился на панораму слева. На широкий пустырь. И дальше, вдалеке, на ощетинившееся в небо нагромождение новостроек. Садящееся за горизонт солнце, которого мне не было видно, закрытое сплошной стеной дома справа, щедро залило городскую панораму и высокое небо в редких облаках мягким закатным золотистым свечением. С множеством отраженных оттенков, начиная от бледного светло‑розового до насыщенного кирпично‑оранжевого. Свечением таким неестественно эффектным, что казалось пропущенным через фильтр профессионального фоторедактора. Даже серо‑желтый уродливый пустырь со строительным котлованом, начинающийся у нашего дома и доходящий до самых первых домов ближайшего микрорайона, выглядел теперь красиво и экзотично, словно поверхность высохшего океана на Марсе.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
Как‑то давно, я прочитал в Интернете статью, что японские школьники, помимо стандартных предметов, изучают науку созерцания. Они всем классом выходят в ближайший к школе парк, рассаживаются на траве, и минут сорок молча смотрят вокруг, наслаждаясь видами природы. Мне это тогда показалось глупой тратой времени. Некой милой восточной забавой, которая не имеет рационального применения. Но со временем, стремительно проскочив через приличный кусок своей жизни, доверху наполненный хаотичными, суетливыми и неосознанными событиями и впечатлениями, и неожиданно для себя разменяв четвертый десяток, я вдруг понял идею. Японцы учат детей быть счастливыми. Здесь и сейчас. Не жить прошлым или будущим, которых на самом деле не существует. А быть физически и ментально в текущем моменте. Наслаждаться собственным осознанным бытием, не омраченным сожалениями о сделанном (или не сделанном) и не терзаться страхами или ложными надеждами о предстоящем.
Так вот и теперь, наблюдая, как августовское солнце зажгло в небесах пожар, поливая своим пламенем лежащий внизу город, я вдруг ощутил, как живу. Живу полноценной жизнью. И меня отпустило. И стало хорошо и спокойно. Я вдруг четко осознал, что прекрасное – всегда где‑то очень близко. Стоит только позволить этому прекрасному быть по настоящему увиденным. И вроде не так страшно, что человеческая цивилизация рухнула со всеми своими удобствами и возможностями. Что погибли миллиарды людей. А те, что не погибли – превратились в пожирающих плоть зверей. И что я не имею ни малейшего представления, что произошло с моей мамой, родственниками и друзьями. Несмотря на весь этот ужас, в моей жизни еще осталось многое, чем можно восхищаться и за что стоит держаться. За улыбку моих девочек. За их бархатные щечки. За глаза моей жены цвета изнанки древесной коры. За наш потный и отчаянный секс, который мы несмотря ни на что как можно чаще практикуем. За еду, пусть консервированную и холодную, но все же вкусную и питательную. И за этот безумный золотистый закат, который взорвал наше небо. К началу третьей недели изоляции…
Через считанные минуты волшебство закончилось. Также внезапно, как и началось. Видимо солнце зашло за горизонт и выключило свое неистовое марсианское свечение. И вся округа стала постепенно погружаться в обыкновенные серые сумерки.
Разочарованно вздохнув, я отвел глаза от новостроек, прильнул к окулярам бинокля и принялся за работу. Осматривать двор, парковку, окно за окном, балкон за балконом, лоджия за лоджией. В поисках выживших и ответов на свои вопросы.
Я начал снизу. Со двора. Прошелся взглядом по небольшому парку со скамейками и фонтаном, по детской площадке и по автомобильной парковке, искусно увиливая от мест, где, как я помнил, гнили человеческие останки. Потом принялся за нижние этажи домов. Слева на право. Пройдя через закрытые железными ролл‑ставнями фасады двух продуктовых магазинов, салона красоты, аптеки и двух офисных помещений, назначение которых для меня всегда было загадкой. Отметив, что ставни на третьем продуктовом магазине, где мы покупали еду чаще всего, не были закрыты.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
Этот третий магазин выглядел снаружи совершенно обычно. Как всегда в подобное время суток. В те, «прежние» времена. Вход в магазин защищала целая стеклянная дверь на которой я рассмотрел все еще висящую табличку «открыто». Внутри помещения я рассмотрел знакомые полки с аккуратно разложенными пачками продуктов, фрагмент кассовой стойки и, слева от двери, вереницу «припаркованных» один в один продуктовых тележек. Казалось, что стоит моргнуть глазом, как стеклянная дверь распахнется. И из недр супермаркета вывалится недовольная грузная тетя с гроздью заполненных едой пластиковых пакетов в пухлых руках.
