склонность Белинского к памфлетной публицистике для Плетнева заслонила Белинского – критика, наделенного чувством изящного. Скорее всего, Плетневу было известно и об участии Белинского в судьбе Некрасова. Вступление в открытую полемику означало бы для Плетнева с «тлей» говорить о «тле» в манере «тли». Неприятие Плетнева по отношению к «Статейкам в стихах» и журнальной полемике усугублялось еще и тем, что Некрасов прибегнул к рекламе и 2-го тома[618], что столь же явно было коммерческим шагом профессионального «литературного промышленника». И выход 2-го тома «Статеек в стихах» был отмечен в «Современнике» только констатацией факта[619].
Полемика вокруг издания Некрасова 1843 г. показывает и все большее взаимное отдаление ядра литературного мира от культуры литературного салона и литературной элитарности. При этом выступление Плетнева выглядит принципиальным, содержащим возражение суждению о качестве стихотворного произведения, авторецензии его автора и сочувственной рецензии Белинского по пунктам (смысл, цель, остроумие). Но, по-видимому, его не считают оппонентом, как и союзником.
Между рецензией на «Статейки в стихах, без картинок» и следующим отзывом Плетнева о Некрасове происходит два эпизода, показательных для характеристики литературного процесса тех лет и для оценки Плетневым литературной деятельности Некрасова. Речь идет о неоконченной стихотворной пародии Некрасова «Карп Пантелеич и Степанида Кондратьевна» и об его издании книжки «Дедушка Крылов». Обе новинки, несомненно, попали в поле зрения Плетнева, и оба раза Плетнев воздержался от печатного выступления. Молчание означало, что литературное явление не стоит внимания. Причины такой оценки вполне понятны, как и то, что оценка «Карпа Пантелеича» и «Дедушки Крылова» сказалась на отношении Плетнева к литературной деятельности Некрасова. При этом в каждом случае хорошо просматриваются позиции и Плетнева, и Некрасова применительно к исторической перспективе развития литературы.
§ 8. «Карп Пантелеич и Степанида Кондратьевна» (1845): умолчание как форма критической оценки
В июне 1843 г., когда выходит 2-й том «Статеек в стихах», Плетнев начинает читать поэму В. А. Жуковского «Наль и Дамаянти» (Грот – Плетнев. II: 94, 109, 429). В 1844 г. это произведение выходит отдельной книгой, и в периодике появляются посвященные ей отзывы, в том числе Белинского (анонимный)[620] и, возможно, Некрасова: он предположительно был автором анонимной рецензии, напечатанной в «Литературной газете» (XII-2: 420)[621].
Плетнев, восхищенный этим произведением, также посвящает ей статью (Грот – Плетнев. II: 184) и неоднократно говорит в письмах о значении этой книги, о понимании ее в современном обществе (напр.: Грот – Плетнев. II: 282).
25 января 1845 г. в № 4 «Литературной газеты» без подписи было опубликовано новое произведение Некрасова – «Карп Пантелеич и Степанида Кондратьевна» (I: 440–444). Как пишет А. М. Гаркави в комментарии к этому произведению, оно «представляет собой пародию на первую главу “индейской повести” В. А. Жуковского “Наль и Дамаянти”. <…> Ряд строк включен в пародию дословно» (I: 696–697). Критика не удостоила вниманием «Карпа Пантелеича…», в целом не более чем стихотворную шутку. Обещанное читателю окончание не было напечатано (I: 696).
1840-е гг. считаются «новым и самостоятельным периодом в творческой биографии» Жуковского[622]. Они «ознаменовались особым интересом Жуковского к мировым образцам эпоса»[623]: в кругу внимания поэта-переводчика оказываются «Потерянный рай» Дж. Мильтона, «Божественная комедия» Данте, «Одиссея» Гомера и другие произведения. Как пишет А. С. Янушкевич, параллельно с работой над переводами «в письмах к Плетневу, Уварову, И. Киреевскому Жуковский развивал теорию “повествовательной поэзии”, говорил о сближении поэзии и прозы. Он ищет свою форму национального эпоса – материал для “гуманистической проповеди”»; «Важнейшим этапом на пути реализации концепции эпоса стали переложения образцов восточного эпоса: “Наль и Дамаянти” <…> – отрывок из древнеиндийского эпоса “Махабхарата”, и “Рустем и Зораб”…»[624]
Размышления о национальной эпической форме в литературе нашли отражение в полемике вокруг «Мертвых душ» Н. В. Гоголя[625], с которым Жуковский был дружен и чье творчество вызывало у него чувство духовной близости. Суждения о соотношении лирического и эпического начала публикуются в периодических изданиях, и в 1850-1870-х гг. в статьях, посвященных Некрасову, нередки слова «писатель» и «повесть» (жанр эпического рода) применительно к его поэтическим произведениям, «проза» применительно к его поэтическому языку. Соотношение лирического и эпического начал – одна из серьезных проблем в изучении творчества Некрасова. Поэтому художественные искания Жуковского – поэта, обратившегося к поэтическому переводу эпоса разных народов, – и осмысление его творчества современниками – магистральное направление в изучении критического восприятия Некрасова. Но для критики, включая пока и самого Некрасова, поэтические переложения эпоса, выполненные Жуковским, – в первую очередь образцы художественной формы, литературного мастерства, но не соотношение родов литературы.
В 1849 г. в статье «Обозрение русской литературы за 1849 год» Некрасов обращает внимание читателя на новый поэтический перевод эпоса, сделанный Жуковским:
«Самым замечательным явлением в области изящной литературы прошлого года была, бесспорно, “Одиссея” в переводе В. А. Жуковского, – как по своему поэтическому достоинству, так и потому, что подала повод к множеству отзывов, заметок, статей. Тотчас после этого “Обозрения” мы напечатаем давно обещанную статью об “Одиссее” с подробным обозрением всего, что говорилось о ней, и тогда читатели увидят, что ни на один месяц не прекращались в 1849 году толки об “Одиссее”. Уже это одно указывает на важность труда нашего знаменитого поэта» (XII-2: 114, 328–329).
В суждениях Некрасова прослеживается влияние Белинского, который в 1844 г. выступил с краткой статьей, посвященной «Налю и Дамаянти». Достоинства перевода Жуковского Белинский оценил высоко. Но, рассматривая его с позиций полемики о западничестве и славянофильстве, он считает «индийскую поэму» «просто – сказкой», «изложенной поэтически», и противопоставляет «азиатское» мировоззрение европейскому, называя «Илиаду» его «младенчеством», «из которого развилась» его «возмужалость»[626]. Некрасов, по-видимому, вслед за Белинским воспринимает древнегреческий эпос как культурную основу европейской цивилизации, а «индийскую сказку» – как поэтически изложенную экзотическую историю о нравах и страстях.
Стихотворная пародия «Карп Пантелеич и Степанида Кондратьевна» также напоминает о рецензии Белинского, в которой говорится, что в «Нале и Дамаянти» нет «характеров», «личности»[627]. Карп Пантелеич и Степанида Кондратьевна наделены телесностью и желаниями, но не «характером». Некрасов явно следует гоголевской традиции. Гоголь, по-видимому, понят им как сатирик. Но суждения Белинского о сатире в статье, посвященной «Мертвым душам», возможно, еще не осмыслены Некрасовым в полном объеме:
«Нельзя ошибочнее смотреть на “Мертвые души” и грубее понимать их, как видя в них сатиру»; «“комическое” и “юмор” большинство понимает у нас как шутовское, как карикатуру, – и мы уверены, что многие не шутя, с лукавою и довольною улыбкою от своей проницательности, будут говорить и писать, что Гоголь в шутку назвал свой
