Она старалась рассуждать просто и ясно, но с какой бы стороны ни подступала к анализу сложившейся ситуации, в голове тут же рождались какие-то сумасшедшие теории. Что искал Дамиан в Берлине? Почему ничего ей не сказал? Неужели это имеет отношение к ее отцу? Может быть, Конрад Лоэсс ошибается? Отец был вовсе не на Кубе, а в Аргентине? Может, ГДР каким-то образом принимала участие в тамошнем военном перевороте? И поэтому там исчезали немцы? Или отец сначала был на Кубе, а потом отправился в Аргентину?
Она запуталась в своих мыслях. Что за бред! Воображение может далеко завести. Американцы инсценировали переворот в Чили. Это знают все. Чтобы помешать распространению коммунизма. Но что происходило в Аргентине? Джульетта сдалась. Она ничего не знает об этой стране. По-прежнему ничего. Почему военное правительство убивало гражданских лиц, в том числе школьников и рабочих? Это абсурдно, просто не укладывается в голове.
Канненберг вернулся и возвратил ей вырезки. Для себя он сделал копии и теперь положил их рядом на стол.
— Если верить газетам, Дамиан Альсина совершил самоубийство. — Голос его стал еще тише. — Когда вы с ним виделись в последний раз?
— За несколько часов до несчастного случая, — ответила Джульетта.
— Вы не могли бы рассказать об этом поподробнее?
— Могла бы, господин Канненберг. Поэтому я и пришла. Но ведь и вы могли бы мне объяснить, чего хотел от вас господин Альсина. Согласитесь, довольно странно, что аргентинскому танцору понадобился вдруг берлинский адвокат, так ведь?
— К сожалению, я не могу вам этого сказать.
— Но при этом ожидаете, что я вам расскажу про господина Альсину?
Это явно спутало его карты, но он постарался взять себя в руки и переиграть ситуацию.
— В нынешних обстоятельствах ваш рассказ очень помог бы нам и тому делу, которое поручил мне господин Альсина. Но, конечно, вы можете поступить так, как сочтете нужным.
Джульетта откинулась на стуле.
— У вас ведь много подобных случаев, верно? Я видела фотографию там, на стенде… и список пропавших граждан Германии. Что, собственно, связывает Германию с аргентинской военной диктатурой?
— Гораздо больше, чем вы думаете. Но это довольно сложная история. Я представляю интересы нескольких германских семей, чьи дети были схвачены и убиты во время диктатуры. Я в самом деле не могу говорить об этом. Попытайтесь меня понять, госпожа Баттин. Вы бы очень помогли мне, если бы рассказали, какие события в Буэнос-Айресе предшествовали самоубийству господина Альсины. Вы долго пробыли там с ним? Вам известно, с кем он поддерживал отношения?
— Нет. Я встретилась с ним за день до несчастного случая в аэропорту. При странных обстоятельствах.
— Что за обстоятельства?
Она знала, что задавать прямые вопросы не очень умно, но не могла сдержаться.
— Почему вы не говорите, чего хотел от вас Дамиан? Он ведь прервал с вами контакт. Вас даже не проинформировали о несчастном случае. Как я могу быть уверена, что в его интересах сообщить вам о том, что происходило в Буэнос-Айресе?
Адвокат покачал головой и поднялся.
— Мне жаль, госпожа Баттин. Я понимаю ваше любопытство. Но думаю, нам лучше прямо сейчас закончить разговор. Я провожу вас.
Джульетта не двинулась с места, продолжая смотреть на него. Он и не может вести себя иначе. Он не знает ее. Но где-то здесь спрятаны ответы на все мучающие ее вопросы. Или по крайней мере на многие из них. Узнав их, она сама найдет остальные. Канненбергу тоже, очевидно, не хватает информации. Зачем иначе он так настойчиво просил ее о встрече? Наверное, она знает что-то такое, что может его заинтересовать. Может, предложить ему информацию? Нужно рискнуть.
— Я пришла, чтобы дать показания, — сказала она. — Вам даже неинтересно узнать, по какому поводу?
— В сложившихся обстоятельствах неинтересно. — Он уже стоял возле двери.
— Даже если я скажу вам, где найти Маркуса Лоэсса?
Канненберг медленно повернулся к ней, словно хотел что-то произнести.
Но только открыл рот и тут же закрыл его снова.
Джульетта встала, испугавшись собственной дерзости. Во что она ввязалась? Где конец этой истории? Адвокат был в шоке и вернулся к жизни лишь тогда, когда она уже прошла мимо и оказалась в приемной. Он поднял руку.
— Минуточку. Подождите, пожалуйста, — серьезно сказал он, пытаясь удержать ее. — Кто вы?
Но Джульетта не ответила и побежала к выходу.
Тяжело дыша, она бежала вниз. Волны дурноты накатывали на нее после пережитого шока. Грудь сдавило так, что она едва могла дышать. Великий Боже, значит, это правда!
Дамиан разыскивал ее отца!
И поэтому приехал в Берлин!
Но почему?
Почему?
18
В эту ночь она почти не спала.
Только во время тренировки ей на некоторое время удалось обо всем забыть. Она одновременно и нервничала, и ощущала некоторое облегчение. День премьеры приближался. Танцовщицы и танцоры, участвующие в спектакле, постепенно превращались в единый организм. Роли распределены окончательно. Теперь они действительно репетировали спектакль. Вивиана Дерби присутствовала на первом прогоне и после выступления Джульетты ободряюще кивнула ей. Хеерт сиял. В пятницу после репетиции он попросил Джульетту задержаться: хочет, мол, кое-что с ней обсудить.
Но тоска не исчезла. Во время репетиций она стояла порой с краю с безучастным видом, потеряв всякое представление о том, что происходит вокруг. И немного пришла в себя, только когда в обед к ней подсела Марина Фрэнсис, которая хотела с ней поболтать. Джульетта по-настоящему восхищалась ею — и тем, как она повела себя после ссоры с Хеертом, как аплодировала молодой конкурентке; все это подтверждало, что она действительно благородный человек. Джульетте было гораздо легче от сознания, что Марина ничего против нее не имеет, даже хочет сблизиться с ней. Через несколько столиков от них сидела Энска, не сводившая с них глаз.
К половине восьмого зал постепенно опустел. В коридоре толпились артисты, которым только что наложили грим: в тот вечер давали «Золушку». Хеерт шел по коридору, потягивая через соломинку кока-колу из бумажного стаканчика. Он кивнул Джульетте, они вместе вошли в репетиционный зал и закрыли дверь.
— Ты уже переоделась? — спросил он с непонятным раздражением.
Потом начал говорить о музыке Пьяццолы. Ему хотелось знать, что она думает о ней. Джульетта не знала, что сказать.
— Несколько дней назад я видел, как ты танцуешь «Эскуало», — признался он наконец. — Откуда ты знаешь эту вещь?
От смущения Джульетта чертила ногой на паркете воображаемый круг.
— Приятель танцевал, — наконец выдавила она.
— Можешь показать мне еще раз? — попросил он.
— Прямо сейчас?
— Не хочешь? Ты что, устала?
Джульетта пожала плечами.
— Это импровизация, — сказала она.
— Именно поэтому, — настаивал он.
Она колебалась. Хеерт с любопытством смотрел на нее.
— Объясни мне, что это за музыка.
Она с удивлением посмотрела на него.
— Я серьезно. Я уже несколько раз ставил этот тангобалет, но когда танцуешь ты, получается совсем иначе.
Она покраснела, уставившись в пол.
— Не будь дурочкой, Джульетта. Откуда это у тебя? Кто тебе показал?
— Просто чувство. Не могу объяснить.
Она пошла в раздевалку, чтобы переодеться. Когда вернулась, уже звучали первые такты. Хеерт переключил на начало, и Джульетта стала танцевать. Скользила по залу. Перевоплотилась в Дамиана.
Голландец сел на корточки и не отрываясь следил за ее движениями. Она чувствовала, что имеет над ним власть. Он был словно околдован и одновременно раздражен — потому что не мог постичь источник ее выразительности. Она чувствовала: он ищет объяснения в ее движениях, в положении рук, в легком наклоне при движении вперед, выгнутой слегка спине. Но ведь дело не в этом. Не только в этом. Все это лишь внешнее выражение чего-то совсем другого — ее непереводимого постоянного диалога с Дамианом. И она знала, что ни одно танго Бекманна не сравнится с этой импровизацией. Она развернулась на месте, ступни скользнули одна о другую. Он так ничего и не понял. Она осталась внутри себя. Ей нечего показывать. Только одиночество. Печаль. Отчаяние. И все же…
Когда она закончила, Хеерт молчал. Джульетта тяжело дышала, грудь вздымалась, она поставила руки на бедра и смотрела мимо него на проигрыватель, который уже начал играть следующий трек. Хеерт опять переключил музыку и попытался сам исполнить «Эскуало». Попросил ее показать начало шаг за шагом. Она выполнила просьбу. Объяснила, что он делает неправильно.
— В движениях не должно быть гордости, — сказала она. — Наоборот, какая-то вялость, подавленность, тяжесть.
Она рассказала ему об атмосфере в милонгах Буэнос-Айреса. О безрадостных лицах, исполненных молчаливого отчаяния.
