Конечно, я помнила эту помаду и этот запах.
Грета свернулась калачиком, так что ее позвонки вонзились мне в спину.
— Я не могла понять, в чем дело, — повторила она. — Совершенно не могла. Мама начала на меня орать, но при этом старалась, чтобы ее голос звучал тихо. Чтобы не было слышно снаружи. А потом вдруг расплакалась и обняла меня. Спросила, в первый ли раз я намазала губы помадой Финна. Я сказала, что да, и она вроде бы успокоилась и снова меня обняла. Вот тогда-то она мне и сказала. Что Финн болен. Что у него СПИД. Она мне все рассказала и заставила пообещать, что я никогда больше не буду брать эту помаду. И не только помаду. Сказала, что мне не надо бояться, потому что с одного раза ничего не будет. Она сто раз повторила, что все будет хорошо. «Все будет хорошо», — повторяла она и вытирала мне губы туалетной бумагой. Терла так сильно, что было больно. Я пообещала, что никогда больше не трону эту помаду. Джун, ты помнишь, какие были у Финна губы? Вечно сухие, потрескавшиеся? И каждую зиму они кровоточили?
Я молча кивнула. Я не знала, что говорить.
— Но знаешь что?
Грета повернулась ко мне. Теперь наши лица были так близко, что мы едва не касались друг друга носами. Я покачала головой.
— Я совсем не боялась. Когда мама вышла из ванной, я села на пол и едва не расхохоталась от радости.
— Но почему?
— Я думала о Финне… о том, что он умирает… и если он скоро умрет, то тогда, может быть, все снова станет как раньше. У нас с тобой. Видишь, какая я злая. Какая гадкая. — Грета с головой залезла под одеяло.
— Но ты же меня ненавидишь.
Грета фыркнула.
— Ты такая везучая, Джун. Почему ты такая везучая? Посмотри на меня. — Она выглянула из-под одеяла и продолжила сквозь слезы: — Все эти годы я наблюдала за вами с Финном. А потом — за вами с Тоби. Как ты могла так со мной поступить? Как ты могла выбрать Тоби, а не меня?
— Но ведь Финн всегда спрашивал, хочешь ли ты пойти с нами. Он тебя приглашал. И ты это знаешь. Но ты все время отказывалась. Ты давала понять, что это тебе надо, как рыбе зонтик.
— Финн всегда спрашивал… ну, конечно, он спрашивал. Но я же знала, как ты надеялась, что я скажу «нет». И не надо сейчас мне врать. Я знала, ты не хотела, чтобы я шла с вами. И я в любом случае оставалась ни с чем. Если бы я пошла с вами, ты бы обиделась и напряглась. А если бы не пошла… то не смогла бы участвовать в вашем празднике жизни. Как оно, собственно, и случилось.
Да, это правда. И Грета, конечно же, все понимала. С самого начала.
Я хотела взять ее за руку, но не сумела нащупать ее в темноте. И легонько коснулась ее плеча.
— Я не знала.
— Ты разве не помнишь, как все у нас было раньше? И я решила, если ты найдешь меня в лесу, тогда тебе, может быть, и не все равно… может быть, ты за меня беспокоишься. Куда мне было тягаться с Финном? Куда мне тягаться с Тоби? Я уезжаю, Джун. Еще пара месяцев — и я уеду из дома, а потом… кто его знает, как все обернется. А что, если у нас тоже будет, как у мамы с Финном? Что, если я сейчас уеду, и на этом все кончится — для нас с тобой? Это похоже на то… я не знаю… как будто тебя уносит в открытое море. Понимаешь, о чем я? Когда я следила за тобой в лесу, ты там играла. Как ребенок. Как настоящий ребенок. Как мы когда-то играли вместе. И мне так хотелось позвать тебя, крикнуть тебе: «Эй, Джун. Я здесь. Можно мне тоже с тобой поиграть?»
Она легла на спину, и я тоже перевернулась на спину, и мы с ней лежали бок о бок, глядя в потолок, под белым одеялом, расписанным радугами и облаками. Это одеяло Грете купили, когда ей было десять. В тишине раздавался лишь папин храп. Лунный свет проникал в щелочку между шторами и падал прямо на пыльный глобус, стоявший на столе.
Мы разговаривали еще долго. Я рассказала ей обо всем, что случилось в этот день. О портрете. О том, как родители решили, что во всем виновата я одна. И я не стала их разубеждать, потому что подумала, что так будет правильно. И благородно. Грета сказала, что она пыталась испортить портрет, но у нее ничего не вышло. Череп и губы. Она сказала, что с ними стало даже красивее. Сказала, что иногда приходила в банк и сидела там долго-долго, надеясь, что я тоже приду. И застану ее за тем, как она издевается над портретом. То же самое было и с Кровавой Мэри. Она упорно старалась делать все как можно хуже, но чем сильнее старалась, тем больше все вокруг восхищались ее игрой.
— Я заметила, — сказала я. — Я видела, как ты играешь, и понимала, что ты пытаешься все испортить. Но, похоже, никто больше этого не замечал.
— Я знала, что ты поймешь. Только ты и поймешь. В этом-то все и дело. Мы вместе были сиротками. Я знала, что ты поймешь. И звала тебя на репетиции, потому что думала… Даже не знаю. — Ее голос сорвался. — Зачем нам злиться друг на друга? Я не хочу, чтобы так было.
— Я тоже, — сказала я. — И никогда не хотела.
И я наконец поняла. Поняла, что дело не только в Грете, но и во мне тоже. И даже больше — во мне. Все, что она говорила, — чистая правда. Мы столько лет были лучшими подругами, а потом я ее бросила. Как же я этого не понимала? Как я могла быть такой эгоисткой?
Грета встала с кровати и включила радио, тихо-тихо. Она уже давно прикрепила к антенне металлическую вешалку, чтобы слушать WLIR из Лонг-Айленда. WLIR — отличная радиостанция. В основном они крутят английскую музыку. Сейчас там играла «Убийственная луна» группы «Echo & the Bunnymen», и мы с Гретой лежали и слушали.
— Расскажи, что было в лесу, — попросила я чуть погодя.
— Давай спать.
— Ты прости, если Тоби тебя напугал, — прошептала я. — Я просто не знала, что делать.
Грета отодвинулась от меня, и теперь мы уже не касались друг друга. Она долго молчала, и я подумала, что она ничего не скажет. Но Грета все-таки заговорила.
— По-моему, я напугала его еще больше, — сказала она.
— Ты была там совсем одна? — осторожно спросила я, зная, что Грета может замкнуться в любой момент.
— Сперва я подумала, что это ты. А потом услышала мужской голос. Хриплый. Он звал меня по имени, говорил, чтобы я не страшилась. Именно так. Не «не бойся», а «не страшись». Вот тогда-то я и закричала. А я умею кричать, когда нужно. По-настоящему громко. Он замер на месте, и мне показалось, что он сейчас убежит, но он начал бубнить что-то про родителей. Что они знают про портрет. Сказал, что его прислала ты. Сказал, что он друг Финна. И я сразу все поняла. Попыталась подняться, выбраться из-под листьев. Но там все размокло, земля была такой скользкой. Дождь все лил и лил. Я поскользнулась, упала. Я не хотела, чтобы он мне помогал, но сама бы я не справилась. Глаза закрывались, ноги вообще не шли. А потом он снял пальто… это я помню. Снял пальто, положил на землю и перетащил меня на него. Сказал, что можно опять спать. Сказал, что все будет хорошо.
— Он не такой, как ты думаешь, Грета.
И я рассказала ей все, что знала о маме. Обо всей ее тоске и ревности. Обо всей злости и горечи, которые иногда возникают из-за чересчур сильной любви. Когда ты слишком кого-то любишь.
Грета невесело рассмеялась, не разжимая губ.
Я закрыла глаза и погрузилась в музыку. «Depeche Mode», «Yaz» и «The Cure». Мне хотелось, чтобы осталась лишь музыка. Пусть она растворит в себе и унесет прочь все, что случилось. Сейчас мне не хотелось об этом думать, потому что как только я начинала задумываться, перед мысленным взором сразу вставало несчастное и растерянное лицо Тоби в окне полицейской машины. И это было невыносимо.
Мы еще долго лежали молча, хотя и не спали. А потом Грета ткнула меня пальцем в спину.
— Что?
— А ты знала, что на радио WPLJ запретили эту дурацкую песню Джорджа Майкла «Давай займемся сексом»? Запретили из-за СПИДа.
Я покачала головой.
— Как будто это убожество может подвигнуть кого-то на секс.
И тут мы начали хихикать. А потом расхохотались по-настоящему. Грета даже упала с кровати от смеха. И продолжала смеяться уже на полу. Я даже не помню, когда мы в последний раз вот так смеялись с ней вместе. И это был очень хороший смех. Он означал, что Грета возвращалась. Как-то так получилось, что Тоби пошел в лес и привел Грету обратно ко мне. Вернул мне сестру.
Мы еще долго слушали музыку, пили бренди с крем-содой и разговаривали, и никак не могли наговориться, и эта суббота все не кончалась и не кончалась. Мы не спали до рассвета — до тех пор, пока небо над свежеподстриженной можжевеловой изгородью во дворе у Гордано не окрасилось в розовый цвет.
60
В воскресенье я позвонила Тоби в половине шестого утра. Родители еще спали, а мы с Гретой так и не смогли заснуть. Я звонила, но никто не брал трубку. Я ждала долго-долго, слушая длинные гудки и очень надеясь, что Тоби дома. Просто, может быть, спит. На двадцать третьем гудке я сдалась и повесила трубку. Но я не слишком тревожилась. Скорее всего, он еще не вернулся домой. Конечно, мне было не очень приятно думать, что Тоби до сих пор сидит в полицейском участке, но я пока не волновалась. Просто он еще не доехал до дома.
