кто и может помочь Виоле, так это она. Но она только… она никогда не лечит простой народ.
– Надеюсь, ради принца сделает исключение, – говорю я.
По пути на конюшни мужчины время от времени бросают на меня непонятные взгляды, но вопросов больше не задают.
Едва мы заходим в общую комнату, я обращаю глаза к Виоле. На один удар сердца меня захлестывает внезапная беспочвенная надежда – вдруг она смогла как-то оправиться и сидит теперь с кружкой теплого молока в руках – побитая, измученная, но в сознании. Но нет, она лежит на прежнем месте с горящим от жара лицом.
Я опускаюсь на пол рядом с ней, предоставив Рябине с Ясенем пересказывать новости Сальвии и Дубу.
Беррила ни Каирлин приходит на рассвете. Она крупного сложения, даже выше Дуба, с широкими плечами, по которым изящно стекает чародейская мантия, подчеркивая легкость ее движений. Колдунья приносит лишь большую парчовую сумку, в которой наверняка хранятся все нужные снадобья.
Сальвия и Дуб встречают Беррилу в коридоре и ведут в общую комнату. Мы все ждем их здесь, отступив в сторону, поближе к столу, чтобы не мешать целительнице осматривать Виолу.
– Все мужчины прочь, – велит Беррила и отворачивается к Виоле. Мгновение молчит, стоя к нам спиной, и снова бросает взгляд на братьев. – Я сказала прочь.
Рябина от спешки чуть не влетает в Ясеня.
Мы с Сальвией не задаем вопросов, лишь единожды спросив, можем ли помочь. Беррила отмахивается и раскутывает Виолу. Действует она бережно и умело, руки лишь пару раз ненадолго замирают во время осмотра.
Синяки у Виолы начали бледнеть, но жар свирепствует. Она тихо стонет, поводит головой и ворочается из-за прикосновений колдуньи. Живот у нее раздутый и болезненный. Беррила как можно мягче прикладывает к нему руку, на лице ее безмерная сосредоточенность. Потом она двигается дальше, не менее хмурая, чем вначале.
Один из порезов на руке Виолы загноился под швами, хотя мы старались втирать туда золу. Из него сочится жижа, мутно-серая от пепла, кожа вокруг в красных прожилках. Остальные раны выглядят не так плохо.
– Сделаю что смогу, – говорит Беррила, поворачивая лицо Виолы и бережно открывая ей рот, чтобы осмотреть зубы. Хотя бы там нет никаких ран.
– Ей же полегчает, да? – спрашивает Сальвия неверным голосом.
– Истинное исцеление в руках Господних, – строго отвечает Беррила. – А теперь дайте мне поработать.
Мы с Сальвией обмениваемся перепуганными взглядами. Она не знает. Беррила не берет на себя ответственность, не дает никаких ложных надежд. Я тянусь к Сальвии, сжимаю ее руку, и мы следим за работой колдуньи.
Долгое время та просто сидит, положив ладони на живот Виолы и закрыв глаза. Сапфир в ее кольце мерцает на блеклом свету – единственный знак творящихся чар. Возможно, она снимает боль подвластным лишь колдовству способом, а может, и лечит что-то неизвестное нам. Когда она наконец убирает руки, никаких видимых изменений нет, но Виола будто бы лежит спокойнее. Тогда Беррила принимается за ее руки, разматывает бинты на ладонях и берет их в свои. На наших глазах пальцы вновь становятся ровными, кости двигаются под исцеляющими переломы чарами. Потом приходит черед порезов, колдовство закрывает раны изнутри. Беррила аккуратно убирает пальцами ненужные больше швы, вытолкнутые из кожи чарами.
Наконец она лечит оставшиеся синяки, осторожно прикасаясь к каждому. Отеки вокруг них теперь кажутся меньше.
– Продолжайте помогать ей так же, как и прежде, – говорит Беррила, поднимаясь на ноги. – Кроме золы. Это больше не понадобится.
Она выдает Сальвии пару плотных хлопчатых мешочков из своей сумки – травы для отваров на замену тем, что были раньше.
– Буду заходить к ней каждый день.
– Мы можем еще что-то сделать? – спрашивает Сальвия.
Беррила качает головой, чуть сгорбив плечи. Сотворенное целительство ее вымотало.
– Боюсь, что нет, – говорит она. – Если вы верите, то помолитесь за нее. Больше ничего.
На другой день лучше почти не становится, через день тоже. Жар у Виолы поутих, синяки исчезают намного быстрее, чем раньше, почти все отеки сошли. Но живот у нее по-прежнему раздут и явно болит, и в себя она не приходит. Каждый раз Беррила удаляется такой же хмурой, какой явилась в первый день.
После уборки в гусином сарае я сижу с Виолой, пока Сальвия и мужчины готовят лошадей для отправки во дворец. С приходом тепла придворные принялись выезжать после обеда на прогулки, так что нужно их всем обеспечивать. Я пою Виоле и вытираю ей лицо прохладной тканью.
Уже четыре дня она лежит здесь. Четыре мучительных, нескончаемых дня, слабея на глазах, не приходя в себя. Четыре дня я пою, сижу с ней, молюсь о ее пробуждении. К возвращению Сальвии во мне больше не остается песен.
– Джоа сказал, вчера вечером к нему приходила с расспросами стража, – говорит Сальвия, когда я уступаю ей место на подушке возле Виолы.
– Вот как?
– Да. Он ответил им, что не был тогда на поисках и что им надо спрашивать мальчиков о том, где ее нашли.
– Спросили?
Сальвия морщится:
– Нет. Но разузнали, во что она была одета и не было ли у нее друга.
Я с трудом сдерживаю проклятье, хочется ударить кулаком в деревянную стену. Кестрин старается, я знаю, но вот стражникам наплевать. Они не желают ничего знать и охотнее свалят все на Виолу, чем станут искать виноватых. Может, позже Кестрину и удастся что-то изменить в существующем порядке, но я хочу справедливости сейчас. Хочу, чтобы тех людей остановили. Как угодно.
– Можешь что-нибудь побить, – говорит Сальвия. – Тюки сена не повредят тебе руки.
Я глупо моргаю, она пожимает плечами.
– Может, и побью. – Я сама почти в это верю.
Опускаю глаза на Виолу, не способную выразить ни ярость, ни горечь, ни боль. Будь прокляты те люди.
Я смотрю на Сальвию:
– Пойду в часовню.
– На Западной дороге?
– Да, в двух шагах, ее видно прямо с улицы.
– Возьми посох и приходи до темноты.
– Приду, – обещаю я.
В часовне я молюсь за Виолу. Чуть погодя ложусь на бок, измотанная тревогами и ужасом этих дней, полная бурлящей злобы оттого, что время идет, а напавшие на Виолу все еще не наказаны. Чем дольше они на свободе, тем сложнее их будет найти. Я не виню Кестрина, но понимаю, что ждать королевского правосудия не могу.
Пора искать справедливости в другом месте.
Я быстро шагаю уже знакомыми улочками, оставив часовню позади. Трижды стучусь в дверь к Артимьяну, прежде чем примиряюсь с тем, что его здесь нет. Сгорбившись на темной площадке, плавая в зловонье мусора и пота, я распускаю косу, отделяю тоненькую прядь и отрываю ее зубами. Обматываю вокруг ручки и пробираюсь обратно к конюшням, пытаясь представить, сколько Красный Сокол готов сделать в уплату своего долга и попросит ли что-нибудь в ответ, если сделает больше.
Я просыпаюсь посреди ночи.
