каковы же?
– В основном они лишь для воров. И в чем-то менее суровы, чем королевские, а в чем-то и много строже.
– Не понимаю.
Красный Сокол изображает, будто держит на ладони что-то тяжелое.
– Вот, например. Если вор украдет у своего брата, для начала его спросят почему.
– Разве красть – не образ жизни воров?
– Да, но у воров есть свой кодекс чести. Мы не посягаем на чужие владения, не крадем друг у друга. Если человек ворует из-за нужды, потому что его семья голодает, к примеру, то его прощают. Если же он ворует, только чтобы нажиться, в первый раз его высекут. Во второй раз – ему отрежут руку, чтобы больше не мог воровать. По законам короля обычных воров только секут, и неважно, почему они крадут и как часто.
– По законам короля вы, выходит, не обычный вор.
– Да, – говорит он повеселевшим голосом. – С необычными ворами обходятся по-особому.
– А как насчет людей, что творят… то, что сделали с Виолой?
– По королевским законам виновных в насилии и убийстве вешают.
Мне с трудом удается держать себя в руках, потому что впервые кто-то вслух называет совершенные с ней злодеяния. Надтреснутым голосом я спрашиваю:
– А по вашим воровским законам?
– Это преступления, которые не могут быть оправданы необходимостью, поэтому здесь мы согласны с королем: прилюдное повешенье. Но перед этим виновных секут плетьми, чтобы казнь не была слишком легкой.
– И все-таки похоже.
– Да. Я верно понимаю, что вы хотите наказания для напавших на Виолу?
Я встречаю его взгляд.
– Хочу. Но не знаю, что буду вам должна.
– Счет еще не подбит, но сомневаюсь, что слишком много, – говорит он с притворной серьезностью.
– Я выручила вас однажды, ваш человек меня – в другой раз. Вы помогли отыскать Виолу. Теперь я пришла просить снова.
– Когда вор предлагает оказать вам услугу, не спорьте, верия. Это слишком большая редкость, чтобы так легко отвергать ее.
Я тру щеки и замираю, держась за голову, будто могу удержать в себе весь ужас прошедших дней, будто мне по силам не разлететься на осколки от доброты его слов.
– Вам очень плохо, – говорит Красный Сокол.
Я мотаю головой и роняю руки на колени.
– Я в порядке.
– Вы никогда раньше не видели такой смерти.
– Да, – соглашаюсь я. – И никогда бы не поверила, что помочь могут те, кто скрывается от закона, а не те, кто поклялся его защищать.
– Я предан собственному закону.
Мне не хотелось его оскорблять.
– Верю. И благодарна за это.
Он продолжает смотреть на меня.
– Мы можем найти убийц Виолы и воздать им по справедливости. Едва ли это непосильное дело.
– Что я буду вам должна?
Он постукивает пальцами по подлокотнику.
– Скажите мне, верия, какова цена справедливости в вашей стране?
Я слежу за его пальцами и думаю о Валке, о том далеком дне и сапфировой брошке.
– Правосудие в моей стране похоже на королевские законы здесь – для богатых против бедных. Настоящая справедливость, – я поднимаю глаза и встречаюсь с ним взглядом, – бесценна, я полагаю.
У него чуть шевелятся губы, словно он сдерживает улыбку, и я гадаю, что бы она могла значить.
– Бесценна, – повторяет он. – Сможете предложить мне что-то столь же бесценное взамен?
– У меня почти ничего нет, только привезенное в сундуках из дома. Не более, – говорю я робко. Он сказал, что плата будет невелика, но чего же он на самом деле хочет?
– У вас есть нечто большее, чем ваше имущество. Можете предложить что-нибудь еще?
Во рту неожиданно пересыхает. Я не могу отвести взгляд. Осознаю с жуткой подступающей дурнотой, что мы в спальне.
– Не… не могу, – заикаюсь я.
– Верия. – Он протягивает руку и мягко трогает меня за рукав.
Я отшатываюсь, потом пытаюсь собраться. Глупо показывать страх, глупо…
– Верия, – тихо говорит он. – Не смотрите на меня так. Когда я давал вам повод бояться?
Меня пронзает облегчением и, одновременно, стыдом.
– Простите, – шепчу я, опуская голову и пряча лицо от его взора.
– Вы так сопереживаете Виоле, потому что и вам раньше делали больно.
– Я… нет, не как Виоле. Со мной не творили такого. Меня просто… Пустяки.
– Пустяки?
Я закрываю глаза. Никогда еще я не заговаривала об этом, никому не рассказывала о выходках брата. Было неважно, знают ли остальные. Было какое-то спасение в том, чтобы не признавать ничего вслух, не признаваться самой себе. Молчание защищало меня от настоящего, и стоит лишь подумать о том, чтобы сейчас облечь все в слова… как слова эти застревают в горле, будто пойманные удавкой Дамы.
– Ничего, – мягко говорит Красный Сокол. – Вы переживете свой рассказ.
Я киваю, делаю вдох и говорю:
– Брат иногда меня бил. Он… он угрожал мне. – Слова звучат странно, повисают в воздухе. Менее значительные, чем я думала. – Но это ничто в сравнении с тем, что сотворили с Виолой, с другими. – Я выдыхаю в тишине. – Немного синяков, порез-другой, вот и все.
Я открываю рот и не могу продолжать, сказанное вырвало из груди весь воздух. Я закрываю лицо руками, сгибаюсь вперед, сгорбив спину. Спрятавшись, могу хрипло вдохнуть с резким сдавленным всхлипом. Я не хочу рыдать перед Соколом, а потому задерживаю дыхание и дрожу, не желая дышать до последнего.
– Терн, – говорит он баюкающим голосом, каким конюхи зовут напуганного жеребца. И все же я не могу разогнуться.
Он встает и отходит. Сейчас он оставит меня, станет презирать за слабость, ведь другим выпадает ноша много тяжелее.
– Вот, – говорит он, возвращаясь. – Выпейте.
Он протягивает мне жестяную кружку.
Я растерянно принимаю ее.
Он молчит, пока я не допиваю почти все и не утыкаюсь бездумным взглядом в остаток воды на донце.
– Еще в ночь нашей первой встречи я понял, что вы сильная внутри. Но до этого дня не осознавал глубины вашей храбрости.
Я смеюсь; выходит гадкий хриплый звук.
– Храбрости? Я хуже самого жалкого труса. Я допустила… Вы не представляете, как много я не сделала из страха за себя.
Я зажимаю рот руками, будто могу забрать обратно эту правду.
– Как вор, – говорит Красный Сокол, – я давно понял, что верный признак храбрости – способность действовать вопреки страху.
– Но я не действовала. Пускала все на самотек, потому что боялась. Потому что не хотела ничего делать.
– Значит, – говорит он, – та ночь, когда вы провели меня закоулками города и доставили туда, где вам угрожали, хотя вы боитесь угроз от мужчин… та ночь – пример отказа действовать из страха за себя?
– Со мной был Фалада, – шепчу я.
– Ваш конь мог защитить вас от солдат?
– Нет, – признаю я. – Но он был с нами и отвез меня домой.
– Проще быть сильным с поддержкой друга, – соглашается Красный Сокол. – Но это не отменяет того, что вы выбрали действие и этим спасли мне жизнь.
– Это исключение, – горько признаю я. – Все эти месяцы здесь я прячусь от самого страшного. От своего главного долга.
– Полагаю, когда вас призовут его исполнить, вы откликнетесь. Вы покрепче выкованы, чем многие другие.
Его
