Что-то не так, чего-то не хватает, в комнате слишком тихо. Я резко сажусь, сбрасываю одеяло, и Сальвия просыпается со всхлипом.
– Виола, – говорю я, протянув руку. Кожа ее холодна.
– Нет, – шепчет Сальвия. – Ох, нет.
Виола умерла.
Глава 32
Дуб с Ясенем уходят на рассвете, с лопатами на плечах. Мы с Сальвией в последний раз омываем Виолу. Приносим из нашей спальни тунику и юбку и осторожно ее одеваем. Этот наряд я отдала ей когда-то взамен одежды, что подарила мне она. Руки действуют словно сами по себе, помогают Сальвии завернуть Виолу в полотно и обвязать его. Я не могу до конца поверить в реальность того, что мы делаем.
Джоа подгоняет повозку с дном, укрытым слоем мягкого сена, и они с Рябиной выносят Виолу наружу. К нам приходят работники из первой конюшни, а с ними и осунувшийся Массенсо. Мы едем рядом с Виолой, Джоа правит через городские ворота и дальше по Западной дороге, поворачивая к северу на всех перекрестках, следуя доселе незнакомым мне путем.
Когда мы прибываем, Ясень и Дуб еще копают. Они меняются с Рябиной и Массенсо, работают по очереди, пока могила не становится достаточно глубокой. Закончив работу, братья опускают Виолу в землю. С нами нет Говорящего, что произнес бы молитвы; его, похоже, и не ждут.
Мы стоим у могилы, Дуб хриплым, надломленным голосом зачитывает Прощальное Благословие, затем каждый бросает вниз по горсти земли. Она рассыпается по белому полотну, звук едва слышен из-за движений множества людей, но врезается в память. Даже когда мужчины уже закопали яму, я все еще слышу, как те, первые мелкие горсточки падают на Виолу. И не сказать ничего наперекор этому шороху, не отвергнуть его.
Сальвия вместе с братьями Виолы уходит через дорогу в поля. Они возвращаются каждый с камнем в руках, складывают их в изголовье могилы. Все кладбище заполнено этими небольшими горками камней, могила за могилой – мужчины, женщины и дети, одинаковые пред смертью.
Джоа везет нас обратно на конюшни, колеса повозки дребезжат по неровной дороге. Невозможно поверить, что мы возвращаемся все еще утром. Конюхи расходятся по нескольку человек, шаги и голоса у всех тихие.
Тело налито тяжестью, так что мне трудно слезать с повозки и делать шаг за шагом. Я иду прочь от конюшен, от Сальвии и мужчин, и привычка ведет меня к сараю с гусями. Встав у внутренней калитки, я смотрю в пустоту, на утоптанную солому в птичьем помете.
Потом захожу, ищу грабли и принимаюсь за дело. Работа граблями и лопатой немного приводит меня в чувство. Этот труд знаком телу, так что не затрагивает мыслей. Закончив, я направляюсь было обратно к конюшням, но не могу заставить себя войти. Не могу пока смотреть на Дуба или Сальвию и видеть написанную на их лицах скорбь. Она еще слишком свежа.
– Терн? – зовет тонкий голос. Я оборачиваюсь. Торто глядит из-за угла конюшни, губы его растянуты в характерной щербатой улыбке. – Терн? Поди сюда!
Я плетусь к нему. Позади Торто Фенн наблюдает за парочкой воробьев, клюющих что-то в грязи.
– Нам нельзя на конюшни, – объясняет Торто шепотом. – Детям не положено. Но мне было велено найти тебя и сказать, чтобы ты пришла в «Любопытную Кошку». Сейчас объясню, как дотуда добраться.
– Спасибо. – Собственный голос кажется странным, будто исходит от кого-то позади меня.
– У тебя все хорошо?
Я смотрю сверху на Торто, на молчаливо стоящего рядом с ним Фенна, и из глаз наконец льются слезы.
– На мою подругу… напали, – объясняю я. – Мы ее нашли, но этим утром она умерла.
Торто глядит растерянно. А вот Фенн тянется и крепко меня обнимает, обхватив худыми ручками за талию. Я сажусь на колени и прижимаю его к себе, и вот уже Торто тоже обнимает меня и гладит по спине, когда я принимаюсь рыдать. Как же я хочу защитить их, защитить всех нас от зла.
Потом дети ждут, я возвращаюсь за посохом, и мы все вместе идем к Западной дороге.
– Нам надо бежать, – говорит Торто, когда мы выходим на улицу.
– Как там Таркит? – спрашиваю я, чтобы еще немножко побыть с ними.
– Здорово. Учится теперь у пекаря, и если хлеб вдруг пригорает, все ребята в пекарне его делят. Однажды даже нам лишнее приносил.
– Передавайте ему привет.
– Ага, – говорит Торто. – А ты уверена, что теперь в порядке?
– В порядке. – Я приглаживаю ему волосы рукой, еще раз улыбаюсь каждому и иду дальше, слыша за спиной топот убегающих в переулок мальчишек.
Объяснения Торто приводят меня на место. В отличие от постоялого двора, где я познакомилась с Соколом, «Любопытная Кошка» – заведение большое, с широкими коридорами и лестницами, залитыми светом из распахнутых в весну окон. Хозяйка бросает на меня короткий взгляд и отправляет вверх по ступеням. Я стучу во вторую справа дверь, и голос изнутри тут же зовет меня войти.
В комнате стоят лишь кровать и два кресла у окна. Я щурюсь на свет с улицы и наконец вижу сидящую в одном из них фигуру. Мужчина кивает мне, так что я иду через комнату, сажусь в соседнее кресло и смотрю на него. Это сам Красный Сокол.
– Не ожидала снова с вами встретиться, – говорю я.
Он склоняет голову, будто не менее удивленный.
– Мне жаль вашу подругу. Услышал утром, что она погибла.
– Да. – Я отвожу взгляд и смотрю на двери.
– Вы поэтому пожелали встречи со мной?
– Поэтому, – признаю я и снова умолкаю.
Между нами сгущается тишина. Виола мертва. Ее никак не вернуть, никак не отменить сотворенного с ней.
Красный Сокол подается вперед:
– Верия, я бы не пришел на встречу с вами лично, если бы не предполагал, что вы захотите обсудить что-то еще. Расскажите же, о чем пришли просить.
Я поднимаю глаза, растерявшись от мягкости его голоса. Не могу разобрать в укрытом тенью лице, настоящая это доброта или просчитанная, но не так уж и хочу выяснять.
– Мне нужно понять, каково правосудие в этой стране. Людей, что ранили… что убили Виолу, можно отыскать. Ясень с Дубом в этом уверены. Говорят, те сами расскажут, станут хвалиться, и найдутся свидетели. Но стражники ничего не делают. Они не хотят ничего узнавать.
Красный Сокол улыбается, но тихой, грустной улыбкой.
– Я говорил вам и раньше – вы слишком идеалистичны.
– Речь о справедливости.
– Справедливости для бедняков? – Он смеется и откидывается назад. – Здесь есть справедливость для богачей, есть справедливость для власть имущих. Для всех остальных нет вообще почти ничего.
Я знаю, и от знания этого больно. Я поднимаю голову, смотрю ему в глаза:
– Сальвия сказала мне, что есть законы короля и законы воров. Если королевские законы служат богатым, то что насчет воровских?
Он смотрит пристальнее, явно меня понимает, но говорит лишь:
– Они таковы, какими их делаем мы.
– И
