успешным перенесением святыни, — пояснил Карафа. — Теперь ваша очередь принимать поздравления. Вы наверняка исполнили свою роль в Тайной вечере не хуже, чем в предыдущем спектакле.
Дюрер во все глаза смотрел на сложенную плащаницу.
— По-моему, мы с вами знакомы, — сказал Карафа. — Где-то я вас…
— Нет, — ответил Дюрер, покосившись на Дисмаса.
— У меня прекрасная память. Во Флоренции? Или в Венеции?
— Я бы, несомненно, запомнил такую яркую личность, как вы, — пробормотал Дюрер.
Карафа передал плащаницу телохранителю, присел перед художником на корточки, пристально вгляделся ему в лицо и намотал на палец рыжий локон.
— Очаровательные кудри… — Карафа выхватил кинжал из ножен и срезал прядь волос. — На память. Сувенир, — пояснил он и приставил острие клинка к щеке Дюрера. — Жаль уродовать такую милую мордашку… Еще раз спрашиваю: где мы встречались?
— Скажи ему, — выдохнул Дисмас.
— В Венеции.
Карафа, повернув клинок плашмя, с улыбкой шлепнул Дюрера, словно школьный учитель, журящий нерадивого ученика.
— Когда? — спросил он, вставая.
— Когда герцог Урбинский с дожем проверяли, как продвигается работа Тициана над «Успением Богородицы» в соборе Санта-Мария-Глориоза-деи-Фрари.
— Как же, помню! А в какой роли вы тогда выступили?
— Тициан — мой друг.
— Надо же! А что вы делаете в Шамбери, изображая аристократа среди этого сброда?
— Они тоже мои друзья.
Карафа снова опустился на корточки и приблизил острие кинжала к правому глазу Дюрера.
— Что же мне с вами делать, граф Лотар? Выколоть глаз? Этот? Или этот? — Он поднес кинжал к другому глазу. — Даже не знаю. Как по-вашему, с какого глаза лучше начать?
— Это Альбрехт Дюрер, — не выдержал Дисмас. — Живописец. Из Нюрнберга. Вы намерены ослепить величайшего германского художника? Вас ославят на веки вечные.
Карафа встал, похлопывая клинком о ладонь:
— Дюрер? Да, я слыхал о Дюрере… Величайший германский художник? Неужели среди германцев встречаются великие художники?
— Да, — сказал Дюрер. — Но очень редко. Почти так же редко, как порядочные люди среди итальянцев.
По булыжной мостовой загрохотали тяжелые колеса. Карафа выглянул в окно. Грохот и топот копыт нарастали. По улице одна за другой катили кареты.
— Его высочество отбывают, — сказал Карафа и обратился к телохранителю с плащаницей в руках: — Отнеси это его высочеству. Он заждался. Передай, что я нагоню его по дороге на Экс. Мне тут надо кое-что уладить.
Телохранитель отвесил поклон.
— Возьми с собой Розано и Гриффани, — продолжил Карафа. — И слушай, Фулко…
— Да, синьор?
— Эта вещь дороже всего на свете. Если ты не вручишь ее лично его высочеству, то поплатишься головой.
Фулко еще раз поклонился и ушел с двумя спутниками. В апартаментах остались пятеро телохранителей.
— А теперь устроим новую живую картину, — сказал Карафа. — Как бы нам ее назвать?
Он присел перед Кунратом и с улыбкой перерезал ему горло. Кунрат захрипел, голова бессильно свесилась на грудь.
— Например, «Ландскнехт с перерезанной глоткой». — Карафа встал и отер кровь с кинжала. — А далее по старшинству, от нижестоящих к вышестоящим. Итак… Гм… — Он наставил кинжал на Дисмаса, потом перевел на Дюрера, потом снова на Дисмаса. — Кто же следующий? Добрый Разбойник или величайший из германских художников? — Присев перед Дисмасом, Карафа сказал шутовским тоном: — Вы следующий, мастер Дисмас. Сами понимаете, величайший художник выше разбойника.
— Вы отправили своему господину подделку, — внезапно сказал Дюрер.
— Вы о чем?
— О плащанице. Это копия. Я сам ее изготовил.
Карафа укоризненно зацокал языком:
— Негоже измышлять ложь, готовясь предстать перед Создателем.
— Это чистая правда.
Помрачнев, Карафа выпрямился:
— Что за чушь?
— Меня привели в Шамбери для того, чтобы я сделал копию плащаницы, — сказал Дюрер. — Настоящую должны были похитить, а вместо нее подсунуть фальшивку. Но плащаницу подменить не удалось. То, что вы передали своему господину, — моя работа.
Карафа помотал головой:
— Не верю.
— Как вам будет угодно. Оставайтесь в Шамбери, полюбуетесь, как завтра в полдень настоящую плащаницу вывесят с балкона капеллы.
Карафа молча уставился в окно.
— Интересно, что скажет твой господин, когда узнает, что ты его обманул? — спросил Дисмас.
Карафа присел и приставил кинжал к горлу Дисмаса.
— Твоему господину французка все мозги выела, — продолжал Дисмас. — Вот он и возомнил, что плащаница дарует ему исцеление. Но когда он узнает, что в Шамбери явили истинную плащаницу… когда услышит о чудесных исцелениях на площади у капеллы… Догадываешься, что он с тобой сделает?
— О каких еще исцелениях? — фыркнул Карафа.
— Чудеса и исцеления будут обязательно. Я сам слышал, как герцог обсуждал это с Ростангом. При явлении плащаницы народу непременно случаются чудеса. Без этого не обойтись. Так вот, что будет с тобой, когда твой герцог об этом узнает и решит, что ты его облапошил? Когда он поймет, что в надежде на чудесное исцеление прикладывает к своим гнойным язвам подделку, а не истинную святыню? Когда сообразит, что верный камергер его одурачил?
Карафа надавил клинком на горло Дисмасу, потом поднялся, подошел к окну и выглянул на улицу. Напротив, ярдах в тридцати от апартаментов, виднелся балкон капеллы.
— Что ж, допустим, все это правда. Допустим, плащаницу вывесят с балкона. Допустим даже, что будут чудеса. А когда мой господин об этом проведает, я объясню ему, что Карл, узнав о похищении плащаницы, велел вывесить с балкона копию, дабы избежать скандала и огласки кражи. Ведь паломники не в состоянии отличить настоящую плащаницу от поддельной.
— А твой господин поверит, что подделка творит чудеса?
— Еще одно слово, райзляуфер, и я вырежу тебе язык.
«Откуда ему все обо мне известно?» — удивился Дисмас.
— Ради своего же блага подумай, что скажет твой герцог, услышав об исцелении сифилитиков, дарованном Шамберийской плащаницей? А он услышит, не сомневайся. Вести о чудесах странствуют быстрее герцогской кареты.
Кинжал Карафы вонзился в щеку Дисмаса. Кровь хлынула в рот. Карафа снова посмотрел в окно и задумчиво произнес:
— Отличное расположение…
Дисмас сплюнул кровь и заскрипел зубами от боли.
— Да, — пробормотал Карафа, разглядывая балкон. — Отличное… — Он посмотрел на площадь, втянул носом воздух. — Столько паломников… Им нужны не чудеса, а хорошая баня. — Карафа повернулся и окинул взором комнату. — Апартаменты архидьякона. Ростанг упоминал, что их пришлось реквизировать для нежданного гостя. — Взгляд его скользнул по трупам Нуткера и Кунрата. — Надо же, как все загажено. Не архидьяконская резиденция, а настоящая живодерня. Впрочем, когда мы доведем дело до конца, крови здесь прибавится. — Он усмехнулся. — Кстати, архидьякон погибнет от арбалетного болта, выпущенного из окна его собственных апартаментов. Есть в этом что-то символичное.
Карафа приказал одному из телохранителей вызвать арбалетчиков Сильвио и Пелукко. Еще троим — Андино, Синцо и Паоло — было велено приготовить дюжину бомб.
Телохранитель вышел.
— Что ты
