16 октября, понедельник
06.15. Спустился в душ на ощупь, не в силах разлепить глаза. (По правде говоря, когда я вошел в ванную, мне все еще снился сон. Или это был сон, или я каким-то образом телепортировался в Нью-Йорк!) Но они разлепились сами собой, когда я понял, что Щука нассал мне на ногу. Первым импульсом было броситься на него; все мое тело тряслось от злобы. К счастью, я смог сдержаться, иначе от меня остались бы рожки да ножки. Затем Щука нацелил свое орудие на Гоблина и нассал ему на спину, несказанно развеселив этим кучку старшеклассников. Гоблин ругнулся на него, а Щука заставил его съесть кусок мыла за то, что он выражался в ванной. Гоблин кашлял и давился, пытаясь прожевать мыло. (Хорошо, что он не видел, что Щука делал с этим мылом до того, как сунуть ему в рот!)
13.30. День показался менее ужасным после великолепного обеда с Папашей, к которому наконец вернулось самообладание и чувство юмора, утерянное во время субботнего матча. Я заявил, что Диккенс, цитирую, «занудный пердун без капли литературного таланта». В ответ Папаша так вытаращил глаза, что я побоялся, будто они сейчас лопнут. Откуда мне было знать, что я оскорбил одного из десяти величайших писателей всех времен (по его мнению)?
В отместку Папаша обозвал меня «недокормленным безмозглым сучонком». Я не стушевался и назвал Диккенса замшелым колонизатором. (Линтон Остин использует слово «колонизатор» как ругательство.)
На этом Папашино терпение иссякло, он запустил в меня кочаном брокколи и удалился в свой кабинет. Вернулся он со стопкой книг и еще одной бутылкой мерло. И принялся зачитывать мне отрывки из различных романов Диккенса. Но ни один из них не произвел на меня впечатления, что еще сильнее взбесило Папашу. К концу обеда он заявил, что мне впору читать лишь книжки для двухлеток, и, чтобы проиллюстрировать свою точку зрения, вручил мне книгу Энид Блайтон[50] «Пятеро юных сыщиков и верный пес» и приказал прочесть к следующей неделе. По лицу старого психа я видел, что он говорит совершенно серьезно, поэтому с самым невозмутимым выражением поблагодарил его за обед и пошел домой, наслаждаясь весенним солнышком и спрятав книгу подальше, чтобы никто не дай бог ее у меня не нашел.
17 октября, вторник
15.10. Мы с Гоблином сидели на тумбочках и чистили ботинки, жалуясь друг другу на издевательства отвратительного Щуки. Я разошелся и назвал Щуку «недоразвитым безмозглым полудурком, над которым впору проводить научные эксперименты». Вдруг воцарилась тишина. Гоблин мне не отвечал. Оторвавшись от своих начищенных черных ботинок, я увидел перед собой побледневшего Гоблина, который смотрел куда-то мне за спину. Обернувшись, я увидел Щуку, который стоял за моей спиной и злобно улыбался. Он вертел в руках что-то красное и блестящее… швейцарский армейский нож.
— Так, значит, я — недоразвитый безмозглый полудурок, да? — проговорил он, перекатывая ножик между пальцев.
Я похолодел. Меня ждала беда, большая беда. Если бы Рэмбо или Бешеный Пес были рядом, но, кроме Гоблина и меня, вокруг никого не было… В змеиных глазах-щелочках Щуки я ясно прочитал: он хочет, чтобы я ползал у него в ногах и молил о пощаде. И здравый смысл подсказывал, что именно так и нужно сделать — но почему-то я не мог. Я так сильно ненавидел эту свинью, что не мог даже притвориться, что считаю его выше себя.
— Да, Щука, так и есть. Ты недоразвитый безмозглый полудурок, — проговорил я (к сожалению, мой голос прозвучал как писк). Жаль, что мой отпор вышел не очень внушительным, но я старался как мог, учитывая, что вся моя уверенность в себе куда-то пропала, я трясся от страха и голос у меня, как у девчонки.
Щука сплюнул на одеяло Бешеного Пса и зашагал ко мне, следя за мной ястребиным взглядом. Он закрыл выход, отрезав мне путь к отступлению. Сверкнуло лезвие — он выбросил нож. Я встал с тумбочки и посмотрел на него снизу вверх — должно быть, моя попытка противостоять ему выглядела смешно.
Гоблин молился и стонал, пытаясь убедить этого психопата не делать то, что ему больше всего по вкусу. У меня дрожали поджилки, но я не двигался с места.
— Знаешь, Мильтон, оскорбление старшего — серьезный проступок.
Я смотрел на него исподлобья. В груди колотился барабан, но, не считая этого звука, вокруг было тихо.
— Гоблин, исчезни, — с пугающим спокойствием проговорил Щука, точно спланировал все это до последнего слова. Гоблин выбежал из спальни довольный, что вырвался из лап этого ужасного психа. Я молился, чтобы он поскорее привел Рэмбо или Бешеного Пса.
Одним быстрым движением Щука сорвал с меня футболку и швырнул меня на кровать. Он сел на меня — лезвие ножа было в нескольких миллиметрах от моего горла. Я чуял смрадный запах у него изо рта и слышал, как он прерывисто дышит. Лезвие ножа скользнуло по телу вниз. Как по волшебству, на коже проявилась тонкая красная линия. Увидев кровь, Щука затаил дыхание. Он дышал точь-в-точь как Кристина тогда, в спальне. Он пришпилил мои руки, но даже если бы я мог двигаться, не уверен, что сумел бы пошевелиться. В ужасе я смотрел, как он слизывает струйку крови с моей груди. Кровь тут же исчезла а потом, как по волшебству, появилась опять. Щука смотрел мне в глаза, его рот был полон крови. Он медленно придвинулся — неужели это чудовище собирается… Его правая рука отпустила мою руку и стала шарить по моему телу. Он снова облизнул мою грудь; его дыхание становилось все тяжелее. Рука скользнула мне между ног. Я закричал и набросился на него всей силой. На лестнице послышались голоса. Щука попятился и выплюнул мою кровь на пол.
— Скажешь хоть слово, и ты покойник, Мильтон, — прошептал он.
А потом ушел.
В комнату вбежали Гоблин, Геккон и Верн — эта троица не напугала бы и девчонку. Я торопливо надел свитер и накрылся одеялом, чтобы они не заметили кровь, по-прежнему струившуюся по моей груди. И в тот момент, лежа под одеялом, я понял, что никогда никому не расскажу о нападении Щуки.
18 октября, среда
Похоже, теперь Щука меня игнорирует и переключился на Верна. Сегодня после завтрака он затолкал Человека Дождя в писсуар. К счастью, порез мой несерьезен, всего лишь царапина. Мы с Щукой оба делаем вид, что ничего не было.
Червяк предупредил, что не спал уже несколько дней и может разбудить меня среди ночи, чтобы я убаюкал его и уложил спать. У него ужасно трясутся руки, и он слишком быстро тараторит — кое-что я понимаю, но все время приходится переспрашивать, чтобы он повторил. Такое впечатление, что все в школе уже сыты по горло и начинают потихоньку съезжать с катушек. Верн, Червяк и Щука уже сошли с ума — глядишь, и я скоро сорву с себя одежду и начну скакать по двору, блеять и пускать пену изо рта, как больной бешенством осел.
Гэвин, староста, что живет под лестницей, кажется, задумал в своей комнате что-то нехорошее: из-под его двери пошел сладкий дым, которым провоняла вся лестница. Никак не пойму, что это за запах, но он кажется мне очень знакомым. Никто не осмелился пойти посмотреть, чем он там занимается — как-никак, у него гадюка. Рэмбо говорит, что не удивится, узнав, что староста жарит крыс.
Мне кажется, моя жизнь похожа на островок незамутненного разума в океане безумия. С другой стороны, наверняка всем психам именно так и кажется. Периодически смотрю на себя в зеркало, чтобы не пропустить первых признаков — дико вращающиеся глаза, пена изо рта и так далее.
19 октября, четверг
Как и было обещано, Червяк разбудил меня среди ночи и приказал перестелить ему постель, а потом говорить с ним, пока он не уснет. Я понятия не имел, о чем с ним говорить, поэтому завел беседу о крикете и Папаше. Затем описал несколько несуществующих крикетных матчей, имевших место быть только в моем воображении. Червяк то и дело прерывал меня и задавал наводящие вопросы, например: «сколько очков ты набрал?», «кто был судьей?» и так далее. Поэтому мне приходилось быть внимательным. В конце концов он затих и уснул в середине самого волнительного рассказа о матче, которого не было.
Приплелся в спальню и понял, что теперь сам не могу уснуть. Всю ночь придумывал крикетные матчи, которых на самом деле не было. Если воображаемый мир становится намного интереснее реальной жизни, ничего хорошего это не сулит.
20 октября, пятница
Настало то самое время года — теплеет, не за горами лето, Рэмбо планирует очередное ночное купание. Как и следовало ожидать, за завтраком разгорелся спор, но Рэмбо победил (как обычно). Гоблин заметил, что оба наших предыдущих ночных купания заканчивались катастрофой. Благодаря первому всей школе представился шанс лицезреть Жиртрестов зад, благодаря второму Укушенному представился шанс лицезреть наши зады. Что ответил Рэмбо? «Бог любит троицу!»
