Не хочу продолжать эту оду человеческой глупости. Скажу лишь, что у глупого монаха появились не менее глупые последователи. Когда это перешло некоторые границы — а именно, когда резко упало число трудоспособного населения, — Патрика вынесли на центральную площадь, привязали к столбу. Обложили ветками, плеснули керосинчику и подожгли. Говорят, сам Патрик был от этого в полном восторге...
Когда я закончил чтение великих деяний преподобного Патрика, было уже далеко за полночь. Сидя в своей каюте, я с полным на то основанием пришел к выводу, что деревянные башмаки и пятидневная голодовка — ничто по сравнению с тем, что ждет меня дальше. Да, можно было пробраться в пилотскую, вышвырнуть капитана и повернуть корабль назад. Но уж больно мне хотелось заполучить Крест... Именно поэтому я со вздохом отложил в сторону осточертевшую мне книгу с ликом Патрика на обложке, выключил свет и попытался заснуть.
Говорят, когда-то были такие люди — йоги. Вероятно, они были очень похожи на Патрика, так как спали на досках, утыканных гвоздями. В моем ложе гвоздей не было, но и без этого я в полной мере ощутил все прелести этого сооружения. Жесткое, словно камень, с небольшим деревянным бруском вместо подушки, оно в полной мере соответствовало заповедям великого святого. Проворочавшись не один час и не раз помянув крепким словцом безумного монаха и его последователей, я заснул лишь под утро, измученный и усталый. Сны мои мало отличались от окружавшей меня действительности, поэтому проснулся я совершенно разбитым. С трудом поднявшись с кровати — язык не поворачивается так называть это изощренное орудие пыток, — я поморщился от боли в спине и боках. Жутко хотелось есть, я даже пожалел, что не взял с собой ничего съестного. Вот и верь после этого людям...
Если часы не врали, шел девятый час утра. Я уже хотел было выйти, когда услышал вкрадчивый стук в дверь. Пришлось открыть.
На пороге стоял брат Игорь, тщедушный молодой монах с выбритой макушкой.
—Доброго утра, брат Ирвин. — Игорь слегка поклонился. — Брат Юлиан зовет вас на утреннюю молитву.
— Спасибо, брат Игорь, я как раз собирался. — Поклонившись в ответ, я быстро надел изуверские башмаки, закрыл дверь каюты и пошел за монахом, прихрамывая на левую ногу. На пятке у меня уже успела образоваться мозоли.
Все братья, за исключением управлявшего кораблем брата Исидора, уже собрались в Зале Молитв. Увидев нас, брат Юлиан кивнул и поднялся на трибуну — уж и не знаю, как на церковный манер назвать это сооружение. Остальные монахи, и я в их числе, опустились на колени.
Проповедь брата Юлиана отличалась пышностью фраз и изяществом оборотов речи, но содержание ее показалось мне целиком заимствованным из прочитанных мной накануне книг. Тем не менее на братьев она производила большое впечатление. Не прошло и минуты, как один из них, вероятно, самый усердный, стал биться головой об пол, без устали славя великого Патрика. Его примеру последовали остальные, я почувствовал себя неуютно. Впрочем, мне как новичку наверняка многое прощалось, поэтому я лишь изредка касался лбом пола, справедливо полагая, что голова мне еще понадобится.
Проповедь Юлиана длилась около часа, за это время лбы большинства монахов покрылись кровоточащими ссадинами. Оценив все это великолепие, я взглянул на краснощекого, пышущего здоровьем брата Юлиана и пришел к выводу о том, что мне жизненно необходимо пробиваться в руководящие работники. Хотя бы по той простой причине, что на низших ступенях иерархической лестницы этого чертова братства я долго не протяну.
После проповеди двух потерявших сознание братьев унесли в их каюты — здесь они назывались кельями, я тоже вернулся к себе, вконец обессиленный. Скинув проклятые башмаки, растянулся на пыточном ложе. Но толком отдохнуть мне не удалось, если вообще в этих условиях речь могла идти об отдыхе. В дверь постучали, и я, помянув крепким словом святого Патрика, встал и открыл дверь.
Это был брат Юлиан. Улыбнувшись, он прошел в каюту и сел на кровать, его взгляд был полон любви и сострадания.
— Как вам наша молитва, брат Ирвин?
— Признаюсь, она меня несколько удивила, — тихо ответил я, размышляя о том, продолжать ли изображать из себя идиота, или все же проявить хоть какие-то зачатки умственных способностей.
— Это пройдет, — улыбнулся брат Юлиан. — Ты быстро привыкнешь.
— К чему привыкну? — спросил я. — К тому, чтобы биться лбом об пол? Какой в этом прок?
Брат Юлиан нахмурился.
— Брат Ирвин, не оскверняйте мой слух такими речами. Вера в Господа требует полного самоотречения и готовности принести себя на алтарь самопожертвования.
Не скрою, мне очень хотелось высказать Юлиану все, что я о нем думаю, и повозить его немного лицом по полу. Но тогда Солнечный Крест уплыл бы от меня навсегда, именно это обстоятельство в который уже раз заставило меня сдержаться. Пусть уж я буду глупым монахом...
— Простите меня, брат Юлиан. — Я слегка поклонился. — Я еще плохо знаком с обычаями ордена и не могу в полной мере оценить всю глубину ваших ритуалов. Мне предстоит еще очень многому научиться.
Несколько секунд Юлиан хмуро смотрел на меня, затем улыбнулся.
— Истинная вера всегда дает силы и понимание. И да пребудет с тобой святой Патрик! — Перекрестив меня три раза, брат Юлиан удалился.
Говоря откровенно, я был и дальше готов терпеть все их глупые выходки, но вот терпеть голод не было никаких сил. К тому же на этот раз я был совершенно точно уверен, что от брата Юлиана пахло ветчиной.
Осторожно выглянув в коридор, я посмотрел вслед Юлиану — он прошел по коридору и поднялся наверх, в ходовую рубку. Тем лучше.
Башмаки я, разумеется, снял. С собой у меня был простой перочинный нож, совершенно безобидная штука. Но для того, чтобы открыть немудреный замок каюты Юлиана, его хватило с избытком.
Как я и думал, сверток под кроватью оказался матрасом, моя вера в искренность Юлиана заметно пошатнулась. Окончательно ее добила упаковка с ветчиной и большой кусок сыра, найденные в небольшом шкафчике у изголовья кровати. Не мудрствуя лукаво, я по-братски поделил наши с Юлианом продукты — половину ему, половину мне. Впрочем, его доля была немного меньше, ведь он уже сегодня завтракал. Опасений по поводу того, что я делаю, а уж тем более угрызений совести я не испытывал. В самом деле, не будет же Юлиан ходить по каютам и спрашивать, кто съел его сыр и ветчину? Боюсь, что братья его просто не поймут...
До своей каюты я добрался без происшествий. Закрыв за собой дверь, сел поближе к вентиляционной решетке и с наслаждением впился зубами в сочный кусок ветчины. Скажу честно, это было божественно.
Впрочем, все я не съел, оставшиеся продукты пришлось спрятать в ту же вентиляцию. Вскрыв с помощью ножа решетку, я завернул ветчину и сыр в пластиковый пакет и затолкал поглубже в канал вентиляции. После чего поставил на место решетку, глотнул водички и лег переваривать сытную трапезу. Я был весьма доволен собой, даже кровать не казалась мне уже такой жесткой.
Как я и ожидал, кража продуктов не имела для меня никаких последствий. На вечерней молитве я даже пару раз коснулся головой пола, дабы подчеркнуть мое истинное восхищение святым Патриком. Что касается Юлиана, то он был слегка подавлен и читал проповедь без прежнего воодушевления. И у меня были все основания полагать, что именно я был тому причиной.
Последние дни полета в целом мало отличались от предыдущих. Юлиан явно загрустил, особенно после того, как кто-то украл у него заботливо спрятанную бутылочку бренди. Вероятно, брат Юлиан искренне полагал, что среди монахов у него завелся недоброжелатель. Он стал реже выходить из своей каюты, один раз даже опоздал на проповедь, бедного монаха явно одолевали тяжелые думы.
Незадолго перед посадкой меня пригласили в его каюту. Брат Юлиан был задумчив, но, увидев меня, улыбнулся. Улыбнувшись в ответ, я постарался сесть как можно дальше от него — так уж вышло, что я только что отхлебнул пару глотков бренди.
— Через три часа вы увидите наш Храм, — сказал Юлиан. — Руководит нашим орденом брат Фредерик, очень умный и набожный человек, я буду рад лично представить вас ему. Уверен, он по достоинству оценит ваш подарок ордену.
— Спасибо, брат Юлиан. — Я поклонился и попытался пустить слезу. Не получилось, сытный обед и выпивка как-то этому не способствовали. — Не знаю, как и благодарить вас. Если бы вы знали, как скучна была моя жизнь.
— Могу обещать, что в Храме вам скучно не будет. — По губам брата Юлиана скользнула злорадная улыбка. — Вам там наверняка понравится, братья помогут вам познать все тонкости храмовой жизни.
— Да, брат Юлиан... Но значат ли ваши слова, что я вас больше не увижу? Вы вернетесь назад?
Я ошибся или и в самом деле задел больную для Юлиана тему? По крайней мере у меня сложилось впечатление, что ему не слишком-то хочется на Землю.
