Многие умирали от побоев. Коля рассказал, что перед его отъездом дворовая девушка, убирая гостиную, нечаянно разбила большую китайскую вазу. Несчастную так избили палками, что она к вечеру умерла.
Рассказы Давыдова глубоко возмущали юного Лермантова. Он громко говорил о жестокости помещицы, не стесняясь гостей, которые постоянно бывали у бабушки. Арсеньева хотела заставить его молчать и долго советовалась с братом Афанасием Алексеевичем, как бы отвлечь мальчика от наблюдений за жизнью и нуждами крепостных крестьян.
Решено было, что бабушка будет по-прежнему хозяйничать в своем имении, а для крестьян, принадлежавших Мише по наследству от дедушки, начнут строить деревню, где он и будет распоряжаться, однако согласуя с бабушкой свои действия.
Деревню решили назвать Новоселовка или Михайловское. Там начали строиться и переселять туда крестьян, которых получил Михаил Васильевич из своего имения. Тогда их было шестнадцать человек, а за десять лет число семейств увеличилось. Арсеньева начала ездить по учреждениям, подавая и подписывая разные бумаги по этому делу. В Новоселовку выселили пять семейств дворовых и восемь семейств крепостных крестьян, всего семьдесят человек.
Так с 1825 года верстах в семи от Тархан образовалась новая деревня, хозяином которой стал Михаил Юрьевич Лермантов. Наконец-то бабушка выполнила свое обещание и дала всем тесу, чтобы построить новые избы. Дали им и кирпичей, чтобы сложить печи, а не топить по-черному. Все новоселы благословляли своего нового хозяина, а бабушка говорила, что такой расход она еще может выдержать, но всех тарханских крестьян вселить в новые избы не может, а то сама пойдет по миру с протянутой рукой.
С того времени Миша стал часто ездить в Новоселовку, когда разрешала бабушка, а мосье Капе, удивляясь причудам своего юного воспитанника, покорно следовал за ним.
Весной неожиданно пришло известие, которое заставило бабушку горько плакать: скончался брат ее Аркадий Алексеевич. Болезнь его окружающие не считали смертельной, да и он сам держался стойко. Жена его Вера Николаевна, желая, чтобы он лечился, постоянно повторяла ему шутя, что он умрет при исполнении своих служебных обязанностей. И действительно, вышло по ее слову!
Однажды Столыпин, превозмогая дурное самочувствие, решил выехать в Сенат. Вера Николаевна просила его остаться дома, но он отвечал:
— Когда действуешь по долгу своему, нужно уметь жертвовать собой!
Он присутствовал в Сенате, желая спасти честь одного несчастного человека, против которого выступали сильные люди. Впоследствии друзья рассказывали, что, «склонив мнения и вдохнув мужество в трусливых, Столыпин так ослабел, что его вынесли из Сената без чувств, и через шесть дней его не стало».
В «Северной пчеле» от 9 мая 1825 года было напечатано: «Сего 7 мая в 9 пополудни скончался здесь к общему сожалению тайный советник, сенатор, член комиссии о построении Исаакиевского собора и кавалер Аркадий Алексеевич Столыпин».
Миша огорчился, что теперь бабушка не поедет на Кавказ, а ему очень хотелось ехать, и он терпеливо ожидал, пока ее слезы иссякнут. Но бабушка любила поплакать, и глаза ее опухали, а веки краснели, их приходилось охлаждать примочками. Внук напоминал ей, что только серная вода может излечить ее глаза, и всячески убеждал ее поскорее выехать на Кавказ. Желание его сбылось, потому что много родственников Арсеньевой собирались в этом году в Пятигорье. Бабушка стала готовиться к отъезду. Однако надо было позаботиться о судьбе Маруси Макарьевой, — ведь свадьба и отъезд Пашеньки прошли незаметно для всех, кроме Маруси.
Арсеньева не занималась девочкой, хотя кормила ее за барским столом и одевала, как девицу благородного происхождения. Она даже часто разговаривала с ней о том о сем, но все это делалось свысока, без любви. С Пашенькой же Маруся была запросто, говорила все, что она думала, все, что подвернется на язык, и не стеснялась. Маруся была девочка хорошая, никаких дурных шалостей за ней не водилось, но все-таки приятно было иногда посекретничать, и они с Пашенькой хохотали и шушукались…
Пашенька была лицом погрубее, а у Маруси личико точеное, ярко-синие глаза, с золотым отливом волосы, кожа лица гладкая, румянец во всю щеку. Маруся уже становилась девицей — стягивала себе талию и краснела, когда гости говорили о ее наружности. Она была еще слишком молода, чтобы выслушивать комплименты мужчин. Мальчиков — Мишиных сверстников — она дичилась; теперь их собралось много, и они носились по саду с хохотом, гиком, с саблями и ружьями.
Такие игры считались неприличными для девицы, и Арсеньева принимать в них участие Марусе не разрешала. Если же Миша подходил к ней играть, мальчики его дразнили, и он уходил.
После отъезда Пашеньки Маруся оказалась одинокой. С дворовыми девушками она не сходилась, Арсеньеву она боялась и дичилась и целые дни сидела одна за вышиванием, или за книгой, или писала письма Пашеньке и своим сестрам. Учиться с мальчиками она не хотела: ей, подростку, казалось неудобным сесть с ними в один класс.
От сестер Маруся довольно часто получала письма. Старшая сестра, Катенька, которая была замужем за дьяконом в Тамбове, пригласила ее погостить. Арсеньева с внуком отвезли Марусю, щедро одарив ее. Оказалось, что Катенька живет неплохо: она очень обрадовалась сестре и стала уговаривать ее остаться поухаживать за ее детьми.
Маруся согласилась, а потом захотела постоянно жить с сестрой и не вернулась в Тарханы.
Глава XIII
Третья поездка на Кавказ
Стали собираться в дорогу на Кавказ опять-таки с братом Александром Алексеевичем, который на этот раз взял с собой жену и трех дочерей.
Арсеньева любила быть окруженной толпой «своих людей» и собрала в дорогу тех, кто мог оказывать услуги ей и Мишеньке в поездке. Поехали доктор Ансельм Левис, Христина Осиповна, здоровье которой рассчитывали поправить серными водами, мосье Капе, дядька Андрей Соколов, Дарья Куртина, няни, повар; даже Мишу Пожогина взяли для компании Мишеньке.
Выехали в хорошую погоду и радовались, что весна стояла добрая. Однако дорога утомляла. Чем ближе к Кавказской линии, тем чаще встречались сторожевые вышки с казачьими пикетами. Вскоре путников встретил муж Анеты Хастатовой — Павел Иванович Петров, командир Моздокского полка; его сопровождало около полуроты солдат. Арсеньева радовалась, что выехали на берег Подкумка под конвоем любезного родственника.
Наконец-то Екатерина Алексеевна переехала в Горячеводск! Она разобрала по бревнам свой большой шестикомнатный дом, перевезла его и поставила у подножия Горячей горы.[26] Хастатова именовала свои владения «подворьем». Кроме большого дома, было выстроено несколько флигелей и службы — небольшие турлучные домики. Турлучные строения ставили быстро и дешево: между столбами, глубоко врытыми в землю, заплетали хворост, как плетень, только толще, затем обмазывали его глиной и белили. Крышу настилали из стеблей камыша, которым заросло Тамбуканское озеро.
Усадьба бабушкиной сестры Екатерины Алексеевны, окруженная большим садом, находилась в центре Горячеводска, который впоследствии был переименован в город Пятигорск.
Арсеньевой с внуком и со всем ее штатом отвели домик с камышовой крышей и небольшим балкончиком. Чудесно было здесь! Хастатова с семьей жила в конце Главной, или Большой, улицы, рядом находился застроенный участок; перед глазами была улица, заросшая ромашками и полынью, а прямо со двора дорожка вела по скалам на Горячую гору. Здесь за оградой начинались буйные заросли колючих кустарников шиповника и терна, а дальше, за кустами орешника, — низкорослый лесок. С Горячей горы можно было любоваться цепью Кавказских гор. Снега двуглавого Эльбруса розовели несказанными переливами.
Екатерина Алексеевна долго и шумно выражала свою радость по поводу прибытия дорогих гостей. Она громогласно приветствовала приезжих восторженным басом. Арсеньева, радуясь и предвкушая долгое наслаждение задушевными беседами, много раз целовала и обнимала свою любимую Катеньку.
В первую же ночь по приезде Мишенька обратил внимание, что возле усадьбы Хастатовой стояли казачьи пикеты и постоянно слышался окрик часовых:
— Кто идет?
В ночной тишине шла перекличка:
— Слушай!
Екатерина Алексеевна успокоила гостей, что легкие стычки с горцами мало волновали местных жителей. Больше вреда было от пожаров, которые оставляли людей без крова.
По ночам нередко слышались звуки набата. Екатерина Алексеевна повторяла, что тревожиться нечего, и спокойно шла укладываться спать. Арсеньева же, слыша ружейную перестрелку, чувствовала припадок сердцебиения. А Миша хватался за кинжал и хотел идти воевать, его едва удерживали дома.
