Вместо этого мы вышли на простор. И как будто в ярости оттого, что мы спаслись, шторм набросился на нас в эту минуту с наибольшей силой. Старший помощник почувствовал приближение этого чудовищного вала, потому что бросился к штурвалу прежде, чем на нас обрушился удар. Я посмотрел вперед – все было закрыто горой воды, которая упала на палубу. «Эльсинора» выпрямилась от толчка и вынырнула, залитая водой от борта до борта. Затем порыв ветра надул ее паруса и снова накренил ее, выплеснув половину воды обратно.
Вдоль мостика раздался несколько раз повторившийся крик: «Человек за бортом!»
Я взглянул на старшего помощника, который как раз передавал штурвал рулевым. Он встряхнул головой, словно раздраженный таким пустяком, затем прошел к углу штурвальной будки и стал смотреть на страшный берег, от которого удалось спастись, – на берег, белый снизу и с черными утесами, холодный в сиянии луны.
Мистер Меллер пришел на корму, и они встретились рядом со мной под навесом рубки.
– Всех наверх, мистер Меллер, – сказал старший помощник, – и убирайте грот. После этого бизань-брам-стеньгу.
– Есть, сэр, – ответил второй помощник.
– Кто упал? – спросил мистер Пайк, когда мистер Меллер уже уходил.
– Бони. Из него мало было толку! – последовал ответ.
И это все. Бони-Щепка исчез, и вся команда бросилась исполнить приказание мистера Меллера – убрать грот. Но они его так и не убрали, потому что в этот момент парус начало срывать с лик-тросов, и через несколько секунд от него осталось только несколько коротких, развевающихся лент.
– Бизань-брам-стеньгу! – приказал мистер Пайк. И тут он в первый раз обратил на меня внимание.
– Начисто сорвало парус, – проворчал он. – Он никогда не держался как следует. У меня всегда чесались руки добраться до того парусника, который его делал.
По пути вниз я заглянул в командную рубку и понял причину ошибки Самурая, если это можно назвать ошибкой, чего никто никогда не узнает. Он лежал на полу, бесформенной массой, и беспомощно перекатывался взад и вперед в такт покачивания «Эльсиноры».
Глава XXXIX
Я должен так много рассказать сразу. Во-первых – капитан Уэст… Его смерть не была совсем неожиданной. Маргарет говорит, что у нее были такие опасения с самого начала плавания и даже раньше. Из-за этого она так внезапно изменила свои планы и отправилась с отцом.
Что случилось в действительности, мы не знаем, но все сходимся на предположении, что умер он от сердечного приступа. Но ведь после приступа он ходил на палубу? Или же за первым приступом последовал второй, роковой, после того как я помог ему войти в рубку? И если даже так, я никогда не слышал, чтобы сердечному приступу за несколько часов до него предшествовало помрачение рассудка. Рассудок капитана Уэста был совершенно ясен и он был в здравом уме в тот последний день, когда повернул «Эльсинору» через фордевинд. В таком случае он допустил промах. Самурай сделал промах, и его сердце убило его, когда он понял свою ошибку.
Во всяком случае мысль об ошибке никогда не приходит в голову Маргарет. Она считает несомненным, что все это было симптомом приближающейся развязки его болезни. И никто никогда не станет разубеждать ее. Ни мистер Пайк, ни мистер Меллер, ни я между собой, даже шепотом, никогда не упоминаем о том, что едва не вызвало катастрофу. В сущности говоря, мистер Пайк совсем не говорит об этом. И потом не могло ли это быть что-нибудь другое, а не болезнь сердца? Или болезнь сердца, осложненная чем-нибудь другим, что помрачило его ум в тот день, накануне его смерти? Что бы то ни было, правды никто не знает, и я первый не буду даже в тайниках моей души судить о происшедшем.
В полдень того дня, когда мы выбрались из-под Тьерра-дель-Фуэго, «Эльсинора» болталась в мертвом штиле, и весь день еще болталась в нескольких десятках миль от берега. Капитана Уэста похоронили в четыре часа, и в тот вечер, когда пробило восемь склянок, мистер Пайк принял на себя командование судном и сделал несколько замечаний обеим вахтам. Это были прямолинейные замечания или, как он их сам назвал, «вколачивал медные гвозди».
Между прочим, он сказал матросам, что у них теперь новый хозяин, и что они будут держать «марку», как до сих пор никогда не держали. До сих пор они жили в плавучей гостинице, но с этих пор начнут работать как полагается.
– На этом судне с этих пор, – разглагольствовал он, – будет так, как бывало в прежние времена, когда каждый прыгал в последний день плавания так же легко, как и в первый. И горе тому, кто не будет прыгать. Вот и все… Смените рулевого и караульного.
И все же люди в ужасающе плохом состоянии. Я не представляю себе, как они могут прыгать. Прошла еще неделя западных штормов вперемежку с короткими периодами штиля, что составляет в общем шесть недель близ Горна. Люди так слабы, что у них нет ни малейшей бодрости духа – даже у висельников. И они так боятся старшего помощника, что, действительно, прыгают, когда он подгоняет их, а подгоняет он их все время. Мистер Меллер только покачивает головой.
– Подождите, пока они обойдут вокруг мыса и попадут в полосу хорошей погоды, – сказал он мне как-то. – Подождите, пока они обсохнут, отдохнут, будут больше спать, залечат свои болячки, обрастут мясом, и в их крови появится больше жизни – тогда они не станут переносить такое обращение. Мистер Пайк не может понять, что времена переменились, сэр, и законы переменились, и люди переменились. Он старый человек, а я знаю, что говорю.
– Вы хотите сказать, что подслушали разговоры матросов? – необдуманно бросил я ему вызов, чувствуя, как горло мое сжалось от отвращения к такому недостойному поведению судового офицера.
Вызов достиг цели, и в одно мгновение слащавая и ласковая пленка слетела с его глаз, и насторожившееся, ужасное существо, притаившееся внутри его черепа, казалось, готово было броситься на меня, а жесткая складка рта стала еще более жесткой и тонкой. И в то же время перед моим внутренним взором предстала картина мозга, отчаянно пульсирующего под слоем кожи, покрывавшим трещину в черепе, под мокрой зюйдвесткой. Но он справился с собой, складка рта стала мягче, и слащавая и ласковая пленка снова заволокла глаза.
– Я только хочу сказать, сэр, – сказал он мягко, – что говорю на основании долголетнего опыта моряка. Времена переменились. Былые дни понуждения миновали. И я надеюсь, мистер Патгёрст, что вы не истолкуете превратно моих слов.
Хотя разговор перешел на другие, более спокойные темы, я не мог не обратить внимания на то, что он не опроверг моего обвинения в подслушивании разговоров матросов. А между тем, с чем против воли соглашался даже сам мистер Пайк, он хороший моряк и хороший помощник капитана – за исключением своей неподобающей близости с людьми на баке, близости, которую даже китайцы – кок и буфетчик – осуждают как недостойную морского офицера и опасную для судна.
